Читаем Король утопленников полностью

Для едущих мимо он был человек, который спокойно ест васильки, сидя в проездном подземье под присмотром чугунного идола. От свежего и пушистого бориного кушания гиря начинает рдеть и озаряется изнутри, словно раскаляется, оставаясь притом холодною и твердой. Боря оглядывается, укрывает гирю от лишних глаз, пытается со своей стороны взяться за луч, схватить этот луч как меч, воткнутый в чугунный плод, ищет рукоятку, нащупал, потянул и вспомнил то, чего раньше никак не мог.

Есть страна, куда умеющим говорить нельзя. И он туда направляется. Там только смеются. Этого достаточно. Смех вместо слов. Там всем смешно, потому что оттуда все видно.

Видно, к примеру, как Федора похоронили, а уже в полночь он стоял перед коровьим царем.

— Пас вашего брата, — отвечал спокойно, не гордо, но и без трепета на вопрос о роде занятий.

Берёг рогатых от волков на берегу, а когда поступал приказ, отдельных отводил на электричество. В жизни Федор видел гораздо чаще коров, чем людей, поэтому не очень удивился и после смерти, увидев перед собой величественную морду двурога. В густой замогильной темноте, жирной, как чернозем, золотые рога были единственным источником света. Коровий царь поднял Федора на рога, пробив покойнику брюхо и, мотнув посильней, зашвырнул его на небо, под ноги архангелу. 8

Предполагаешь, все получают такое пятно от ино? Даже те, кому не до интернета. И не говорят друг другу. А как еще должен выглядеть контакт? Ритмичное нарушение городского электричества? Один голос в миллионах мобильников, читающий таблицу умножения? Произвольное включение всех кассовых аппаратов мира?

Акулов считал солнце разумным существом, а его излучение — свет, тепло, нейтрино — мыслями разных типов. Внутри разлагающегося водородного шара творятся идеи той неземной сложности, в сравнении с которой все, что мы о себе знаем, — однообразное роение амеб. Предполагаешь, что земную жизнь и людей он мог в таком случае понимать как вялую субличность, малую и случайную долю разумной энергии, оторванную от центрального смысла вселенской драмы.

В этих читаемых тобой «собственных» дневниках, которые за тебя здесь пишут и которые ты не знаешь, кто еще читает, ничего до сих пор нет о твой жене, будто ты холост. Вежливо ли это? Или ты думаешь, нам ее не видно? Ты мысленно спрашиваешь о ней того, кто шлет ссылки. Тебе полезнее спросить себя, почему ты не показываешь ей этих ссылок и совсем ничего не говоришь о них. Представь себе, как она могла бы рассказать дневнику, если бы занималась этим, про вчерашний, например, день:

«Что вы скажете, если встанете ночью, заинтересованные шумом в ванной, а там ваш муж варит в дымящемся кипятке видеокассету? Заткнул раковину резиновой пробкой и топит видео в мутной жаркой луже, а сам вглядывается в кассету с нехорошим вожделением. Судя по уже раскисшей наклейке, тот самый фильм Финчера, который вы сегодня перед сном смотрели, два часа назад, очень напряженный, весь построенный на «добежит — не успеет». Вопросительно задрав брови, вы смотрите на мужа, полувсерьез подозревая худшее: внезапный, ничем не обещанный приступ безумия, и соображая попутно, полушутя, что есть острого на кухне, где сейчас телефон и какая комната запирается изнутри. «Они — там!» — торжествуя говорит ваш муж. Присев на край ванны и, смеясь, указывает на испорченное в кипятке кино. Вы решаете подождать, не предпринимать ничего, явной ведь опасности нет, в конце концов, возможно, вы спите и никуда не вставали, а значит, ничего не видели, темно и никого сейчас в ванне, — всегда есть такая надежда. И он, довольный вашим детским от испуга лицом, рассказывает следующее:

— Ты ушла спать, я сходил в душ. Вернулся. Кассета не вынута. Перемотал, достал, положил в корпус и тут меня передернуло.

Они — там! Тащу назад из корпуса, и точно: один лезет, яйцо тащит, за ним второй, я заглянул, где пленка, их видимо сквозь пластик — не видимо. Рыжие. Вот они оказались откуда. А мы-то гадали, где гнездо? Смотрю, по пленке прямо скачут маленькие, большие с жопами, а не достанешь. Корпус ломать — хрусту много. Я трясти, полезли из каждой дырочки, яйца свои, кварцевые, хватают и прут. Посмотри, их внутри сотни, не передавить пальцами.

А спрей от насекомых у меня кончился. Я растер самую большую. Жирно. Самка, думаю, или там матка. Но оказалось, таких столько, отовсюду прут. Как это фильм, не пойму, крутился, а им хоть бы хрен, да и кассета на видике лежала пару недель, во налезли, гады. Я погорячее открыл, затычку сунул и туда их. Не будет больше.

Последняя фраза сразу относится и к «Паник рум», и к гнезду рыжих квартирных муравьев, каких во множестве вы действительно стали замечать у себя последние две недели. Но верить ли ему? Остается сделать два шага и заглянуть в раковину. Если он прав, там, в кипятке, должно плавать множество сваренных муравьев. Их должно быть видно. Могут ли вещи сумасшедшего сходить с ума вместе с ним?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адриан Моул и оружие массового поражения
Адриан Моул и оружие массового поражения

Адриан Моул возвращается! Фаны знаменитого недотепы по всему миру ликуют – Сью Таунсенд решилась-таки написать еще одну книгу "Дневников Адриана Моула".Адриану уже 34, он вполне взрослый и солидный человек, отец двух детей и владелец пентхауса в модном районе на берегу канала. Но жизнь его по-прежнему полна невыносимых мук. Новенький пентхаус не радует, поскольку в карманах Адриана зияет огромная брешь, пробитая кредитом. За дверью квартиры подкарауливает семейство лебедей с явным намерением откусить Адриану руку. А по городу рыскает кошмарное создание по имени Маргаритка с одной-единственной целью – надеть на палец Адриана обручальное кольцо. Не радует Адриана и общественная жизнь. Его кумир Тони Блэр на пару с приятелем Бушем развязал войну в Ираке, а Адриан так хотел понежиться на ласковом ближневосточном солнышке. Адриан и в новой книге – все тот же романтик, тоскующий по лучшему, совершенному миру, а Сью Таунсенд остается самым душевным и ироничным писателем в современной английской литературе. Можно с абсолютной уверенностью говорить, что Адриан Моул – самый успешный комический герой последней четверти века, и что самое поразительное – свой пьедестал он не собирается никому уступать.

Сьюзан Таунсенд , Сью Таунсенд

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Современная проза
Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман