Король в Несвиже

Шерейко мог без единого препятствия читать и познавать, что ему нравилось, а был он ненасытен и сиживал в книжках часами. Деятельного и беспокойного ума, он, кроме того, когда имел свободное время, крутился среди двора, подслушивал, смотрел и лучше знал здесь людей и отношения, чем те, которые были обязаны следить за ними. Человечек был особенный по всем взглядам. Сам он рассказывал, что он бездомный сирота, имеющий только далёкую и равнодушную родню. Говорили, что он начал с того, что из школы пошёл в семинарию, но, поразмыслив потом, что к дудуховному состоянию призвания не имел, сбросил платье и неизвестно чьей протекцией добрался до князя.

Здесь, как мы говорили, из канцелярии он ловко вытянул себе почти полную свободу и использовал её на копание в книгах. С людьми, хотя вовсе их не сторонился, был в целом молчаливым и замкнтым, но изучать их и узнавать умел так хорошо, что для него не было здесь никаких тайн.

Кланяясь старшим, снимая шапку, показывая послушание, имел их достаточно хорошо настроенными к себе, но ни слишком к ним приближаться, ни близко контактировать с ними не старался. Зато с более убогими и беднейшими общался охотно и вместе с ними сетовал на притеснения, на которое они жаловаться не привыкли, справедливо или нет. Каждый сетующий был уверен, что его будет иметь за собой. Шерейко не только симпатизировал им, но иногда то показывал, что имел неприязнь и ненависть к влиятельным и наверху сидящим. Сам избегая вмешиваться в чужие дела, подавал советы, указывал дороги, живо занимался их судьбой, а особенно радовало его то, когда мог устроить кровавый трюк кому-нибудь из старшин. Чем выше мог достать, тем его больше радовало. Тогда он потирал руки и глазки его светились, как у кота.

Таким образом, привлекая к себе беднейших, Шерейко среди них имел друзей и самых лучших шпионов, доносящих, что где могли подхватить. Был же он любопытным до всего.

Новость о том, что короля, возможно, ожидали в Несвиже и что здесь готовили великий и торжественный приём, немедленно через подслушивающих у двери придворных дошла до любопытного Шерейки.

Его глазки засмеялись; он подумал и пошёл в библиотеку, по которой долго прохаживался, размышляя. Можно его было заподозрить, что что-то замышлял, так, ушедши в себя, долго медитировал, иногда давая знаки какого-то великого волнения и злобной радости. Ни для кого не было тайной, что король, равно как и все, что его окружали, не минуя даже семьи князя, а хотя бы и его самого, для Шерейки были ненавистными врагами. Чем ниже он был вынужден им кланяться, тем большую имел к ним неприязнь и отвращение. Не раз он тем изменил, что, когда князю выпадало что-то неприятное, он имел с этого великое утешение. Из шляхты, а даже из деревенского люда, которого никто в это время не считал за Божье создание, в зависимости от того, кто был более бедным и больше притесняемым, горячей интересовали Шерейку.

Ни одно слово не появлялось на его устах чаще в тихом шёпоте, чем «тиран» и «тирания». В библиотеке, будучи один, иногда поднимал вверх стиснутый кулак, кривил оскаленные уста и, казалось, что он угрожает целому свету. Его также чрезвычайно радовало, когда он мог над кем-нибудь из тех старшин насмеяться или навести нелепые высказывания. Делал же он это на вид так добродушно, невинно, словно у него получалось непреднамеренно. Потому что подвергать сам себя и вмешиваться в борьбу не любил, и хоть потом посмеивался над приказами, выполнял их самым аккуратным образом. С тем видимым добродушием, когда только мог, подстрекал неприязнь в других, высмеивал потихоньку, сам его вовсе не выдавая.

Того дня, когда потихоньку начала расходиться по двору новость о том, что король собирался прибыть в Несвиж, Шерейко, довольно долго пробегав по библиотеке, под вечер украдкой пошёл к конюшням. Эти радзивилловские конюшни, хотя князь сам особым наездником не был, и, всё больше приобретая тучность и имея слабое зрение, не с радостью пускался на коне, потому что, раз сев на коня, слишком дерзко с ним обходился, изобиловали конями цуговыми, то есть статными, наиредчайшей масти: изабелами, белыми, тарантами и т. п., иноходцами восточной крови, в особенности испанскими конями, в это время особенно излюбленными, хотя тяжёлыми, и с головой, напоминающей овечью.