Король в Желтом

Роуден не удостоил его ответом. Колетт поймала нового пескаря, разбудила недовольного Эллиотта и отыскала корзинки для пикника, когда пришли Клиффорд и Сесиль, желая немедленно подкрепиться. Юбки Сесиль промокли, перчатки были порваны, но она светилась от счастья, а Клиффорд, поймавший двухфунтовую форель, заслужил всеобщие аплодисменты.

– Где, черт возьми, ты ее выудил?! – изумился Эллиотт.

Сесиль, промокшая и довольная, описала битву, а Клиффорд вознес хвалы ее таланту ловли на муху и в качестве доказательства вытащил из корзины для рыбы уснувшего голавля, который, как он заметил, лишь по случайности не был форелью.

Пикник прошел весело. Гастингса признали «очаровательным». Ему это невероятно польстило, и все же иногда он думал, что люди в Париже более раскованны, чем в Миллбруке, штат Коннектикут, и было бы лучше, если бы Сесиль меньше интересовалась Клиффордом, Жаклин сидела от Роудена чуть дальше, а Колетт хотя бы на мгновение отвела взгляд от Эллиотта. Юноша наслаждался компанией, но его мысли летели к Валентине, и внезапно он почувствовал, насколько далеки они друг от друга. Станция по крайней мере в полутора часах езды от Парижа. Сердце его забилось от счастья, когда в восемь вечера поезд, увезший их из Ля Рош, достиг вокзала Сен-Лазар и он вновь оказался в одном городе с возлюбленной.

– Спокойной ночи, – говорили они, окружив его. – Ты должен поехать с нами в следующий раз!

Гастингс пообещал, а потом смотрел, как они, разбившись на пары, растворяются в сумерках города. Он надолго задумался, и, когда вновь поднял глаза, вдоль огромного бульвара мерцали газовые рожки, а фонари висели в небе как луны.

VI

На следующее утро он проснулся с мыслью о Валентине, и сердце защемило вновь.

Солнце уже позолотило башни Нотр-Дам, стук деревянных башмаков эхом разносился под окнами, напротив, на розовом миндальном дереве пел дрозд.

Он решил разбудить Клиффорда, предложить ему прогулку за город, а потом ради спасения его души отвести в англиканскую церковь.

Косоглазый Альфред мыл асфальтированную дорожку к мастерской.

– Месье Эллиотт? – ответил он на праздный вопрос. – Je ne sais pas[90].

– А месье Клиффорд? – начал Гастингс, во власти странного предчувствия.

– Месье Клиффорд, – сказал консьерж с ноткой сарказма, – будет рад вас видеть. Он вернулся рано, и по правде говоря – только что.

Гастингс не знал, что думать, пока консьерж воздавал хвалы людям, которые по ночам сидят дома и не колотят в ворота в те часы, когда спят даже жандармы. Он превознес добродетель умеренности и, явно рисуясь, выпил воды из фонтана во дворе.

– Не уверен, что мне следует входить, – сказал Гастингс.

– Pardon, месье, – проворчал консьерж. – Возможно, вам лучше увидеть месье Клиффорда. Скорей всего, ему нужна помощь. В меня он кидался расческами и ботинками. Нам повезет, если он не подожжет дом с помощью свечей.

Поколебавшись, Гастингс поборол дурное предчувствие и, пройдя по увитой плющом аллее, направился через сад к мастерской. Он постучал. Ни звука. Постучал снова, и на сей раз что-то с грохотом врезалось в дверь с другой стороны.

– Это, – сказал консьерж, – ботинок.

Он открыл замок своим ключом и втолкнул Гастингса внутрь. Клиффорд в мятом фраке сидел на ковре в центре комнаты. В руке он держал туфлю и не удивился, увидев Гастингса.

– Доброе утро, ты пользуешься мылом Пирса? – спросил он, слабо взмахнув рукой и слабо улыбнувшись.

Сердце Гастингса упало.

– Ради бога, – сказал он, – Клиффорд, ложись спать.

– Ни за что, пока этот… этот Альфред сует сюда свой длинный нос, а у меня в запасе хотя бы одна туфля.

Гастингс задул свечу, поднял шляпу и трость Клиффорда и сказал с возмущением, которого не сумел скрыть:

– Это ужасно, Клиффорд… я никогда не думал, что ты способен на такое!

– Ну… способен, – ответил Клиффорд.

– Где Эллиотт?

– Старина, – начал Клиффорд, становясь сентиментальным, – Провидение, что питает… питает… э… воробьев и прочих… не оставит невоздержанного бродягу своей милостью…

– Где Эллиотт?

Но Клиффорд лишь мотнул головой и обвел рукой комнату:

– Здесь… где-то… – Пожелав увидеть пропавшего приятеля, он принялся громко его звать.

Потрясенный Гастингс молча сел на диван. Внезапно, пролив несколько жарких слез, Клиффорд просветлел и очень осторожно поднялся на ноги.

– Старина, – сказал он, – хочешь увидеть… э… чудо? Гляди. Я начинаю.

Клиффорд помедлил, радуясь представившемуся случаю.

– Чудо, – повторил он.

Гастингс подозревал, что чудо состоит в том, что тот держится на ногах, и не ответил.

– Я иду спать, – объявил художник. – Бедный, старый Клиффорд отправляется на боковую… ну не чудо ли?