Король в жёлтом

Et tout les jours passés dans la tristesse
Nous sont comptés comme des jours heureux! ¹¹⁸

I

Эта улица не пользовалась особой популярностью, но и стороной её тоже не обходили. В компании других улиц она выглядела изгоем — у неё не было своего квартала. По всеобщему мнению, она лежала вне пределов досягаемости бледной аристократии с авеню л’Обзерватуар. Студенты квартала Монпарнас считали её местом обитания франтов и не желали иметь с ней ничего общего. Жители домов в окрестностях Люксембургского сада — северной границы Латинского квартала — насмехались над её порядочной репутацией, и неодобрительно посматривали на аккуратную одежду студентов, которые по ней прохаживались. Незнакомцы туда почти не заглядывали. Однако порой студенты из Латинского квартала пользовались ею, как переходом между улицами Ренн и Бюлье. Если закрыть на это глаза и пренебречь еженедельными послеобеденными визитами родителей и опекунов к послушникам монастыря недалеко от улицы Вавэн, улица Мадонны полей была спокойна, как бульвары Пасси ¹¹⁹. Наверное, самая респектабельная её часть располагалась между улицами Гранд Шомьер и Вавэн — по крайней мере, такой вывод изрёк преподобный Джоэль Байрэм, пока бродил по ней с Хастингсом. В солнечный июньский день улица показалась Хастингсу довольно приятной, и в нём зародилась надежда, что выбор падёт именно на неё, но тут преподобный Байрэм шарахнулся в сторону от креста, который возвышался через дорогу на монастыре.

— Иезуиты, — пробормотал он.

— Ну, — устало протянул Хастингс, — я не думаю, что мы найдём место получше. Вы же сами говорили, что Париж погряз в грехе. Мне уже кажется, что на каждой улице мы встречаем то иезуитов, а то и что похуже...

Через минуту он добавил:

— И, может быть, я бы прозевал самое худшее, если бы не ваша доброта — вы всегда меня предупреждаете об опасности.

Учитель ¹²⁰ Байрэм поджал губы и осмотрелся. Его поразило явное благоприличие окружающих строений. Затем, продолжая хмуриться на монастырь, он взял Хастингса за руку и пошаркал через дорогу — к железным воротам с номером «201», написанном белой краской на синем фоне. Рядом висело печатное объявление на английском:

ЗВОНИТЬ:

1. ПОРТЬЕ — ОДИН РАЗ.

2. СЛУГА — ДВА РАЗА.

3. ПРИЁМНАЯ — ТРИ РАЗА.

Хастингс трижды нажал на электрический звонок, и опрятная служанка проводила их через сад в приёмную. Двери в обеденную комнату были открыты: из-за стола, видневшегося в дверном проёме, поднялась тучная женщина и поспешила к ним. Хастингс успел заметить молодого человека с большой головой и парочку насупленных пожилых джентльменов за завтраком. Потом двери закрылись, и толстуха вразвалочку вошла в комнату — она принесла с собой запахи кофе и чёрного пуделя.

— Это пгиятно вас пгинимать! — воскликнула она. — Месье англэшен? No? Américain? ¹²¹ Мой пансьйонат для амэгикансев откгит surtout ¹²². Здесь все спик инглишь, c’est à dire ¹²³, пегсонал; слуги говогят, plus ou moins ¹²⁴, немного. Я шаслива иметь вас comme pensionaires... ¹²⁵

— Мадам, — начал было учитель Байрэм, но его тут же оборвали на полуслове.

— Ах, та, я снаю, ах! Mon Dieu! ¹²⁶ Ви не говогить франсуски, ви пгишли ушить! Мой муш говогит фгансуски с les pensionaires ¹²⁷. У нас в этот момент шивют сэмья амэгикэн, хто ушит фгансуски с мой муш...

Тут пудель зарычал на доктора Байрэма, но хозяйка сразу шлёпнула собаку по заду.

— Ишь ти! — заорала она, сопроводив слова ещё одним шлепком. — Ишь ти! О! Le vilain ¹²⁸, O! Le vilain!

— Mais, Madame, — с улыбкой молвил Хастингс, — il n’a pas l’air très féroce ¹²⁹.

Пудель удрал, а его хозяйка вскрикнула:

— Ах, пгелесный аксент! Он уже говогит на фгансуском, как Parisien ¹³⁰ молодой жентльман!

В итоге, учитель Байрэм всё же сумел вставить в разговор два слова и разведать цены.

— Это пансьён serieux ¹³¹. Моя clientèle ¹³² самая лушшая, в самом теле, pension de famille ¹³³, где ви как у сепя дома!

Потом они поднялись наверх, чтобы осмотреть будущую квартиру Хастингса, проверить пружины на кровати и договориться о еженедельной выдаче свежих полотенец. Казалось, Учитель Байрэм остался доволен.

Мадам Маротт проводила их до двери и позвонила в колокольчик, вызывая служанку. Хастингс уже ступил на гравийную дорожку, но его проводник и наставник задержался на мгновение, чтобы пронзить Мадам взглядом водянистых глаз.

— Вы должны понимать, — начал он, — что этот молодой человек воспитан наилучшим образом, и его характер, равно, как и честь — без единого пятнышка. Он не был за рубежом, никогда не видел больших городов, и его родители просили меня, как старого друга семьи из Парижа, проследить, чтобы он попал в хорошую компанию. Он будет изучать искусство, но если бы его родители знали, какая аморальность процветает в Латинском квартале, то не разрешили бы ему там жить, ни при каких обстоятельствах.