Король воронов

«От этого ты не станешь демоном. Ты будешь одним из тех богов, у которых нет волшебной силы. Как они там называются?»

– Сомневаюсь, что есть такое слово…

«Король. Кажется. Ну, мне пора».

– Персефона… пожалуйста! Я…

… скучаю по тебе.

Он был один; она пропала. Адам, как всегда, остался, в равной мере чувствуя спокойствие и неуверенность. Казалось, он знал, как двигаться дальше, но сомневался, что у него хватит сил. Однако на сей раз Персефона проделала чертовски долгий путь, чтобы дать ему урок. Адам понятия не имел, сможет ли она увидеться с ним еще когда-нибудь, и не желал ее подводить.

Вот в чем заключалась правда: если подумать обо всем, что он любил в Кабесуотере, было совсем не трудно заметить разницу между ним и демоном. Они росли из одной почвы, но ничуть не походили друг на друга.

«Эти глаза и руки – мои», – подумал Адам.

Никаких доказательств не потребовалось. Как только Адам поверил собственным словам, это стало фактом.

Он повернул голову и сдвинул повязку с глаз.

И увидел конец света.

63

Демон медленно трудился над существом сновидца.

Сновидцев было трудно уничтожать. Большая их часть существовала вне физического тела. Столько замысловатых элементов запутывалось среди звезд и переплеталось с корнями деревьев. Столько текло по рекам и витало в воздухе, среди дождевых капель.

Сновидец боролся.

Сутью демона были уничтожение и пустота, а сутью сновидцев – полнота жизни и творчество. У этого сновидца – нового короля в своем придуманном королевстве – всё перечисленное было доведено до предела.

Он сражался.

Демон продолжал удерживать его без сознания – и во время этих коротких вспышек тьмы сновидец цеплялся за свет, а когда ненадолго приходил в себя, то превращал сны в реальность. Он придавал им вид крылатых созданий, летящих к земле звезд, пылающих корон, золотых нот, которые пели сами собой, листьев мяты, рассеянных по окровавленному асфальту, обрывков бумаги, на которых неровным почерком было написано: Unguibus et rostro.

Но он умирал.

64

Хотеть жить, но принять смерть, чтобы спасти других – вот что такое смелость. Вот в чем заключалось величие Ганси.

– Это должно произойти сейчас, – сказал он. – Я должен принести жертву.

И в этом была несомненная красота. Ганси не хотел умирать, но, по крайней мере, он принимал смерть ради своей названой семьи. По крайней мере, он принимал смерть ради тех, кто, как он знал, будет по-настоящему жить. По крайней мере, он не умирал бессмысленно, от осиного яда. По крайней мере, на сей раз это было зачем-то нужно.

Вот где ему предстояло умереть – на склоне, усыпанном дубовыми листьями. Выше на холме паслись черные коровы, помахивая хвостами. Порывами налетал дождь. Трава была удивительно зеленой для октября, и этот взрыв цвета посреди осенней листвы делал холм похожим на картинку с календаря. На несколько миль вокруг не было ни души. Единственное, что казалось здесь неуместным – это засыпанная цветами река крови поперек извилистого шоссе. И молодой человек, умирающий в машине.

– Но до Кабесуотера далеко! – сказала Блу.

У Ронана вновь зазвонил мобильник. Диклан, Диклан, Диклан. Всё и везде распадалось на части.

Ронан ненадолго вернулся в сознание – глаза у него почернели, из руки высыпалась горсть мерцающих камешков, которые покатились по окровавленному асфальту. Ужасно, но Девочка-Сирота, сидя сзади, тупо смотрела в пространство, и из уха у нее медленно текло что-то черное. Заметив взгляд Ганси, она одними губами, без единого звука произнесла: «Керау…»

– Мы на силовой линии?

Важным было лишь одно: находиться на силовой линии, чтобы жертвоприношение имело силу.

– Да, но мы далеко от Кабесуотера! Ты умрешь просто так!

Одним из главных достоинств Блу Сарджент было то, что она никогда не переставала надеяться. Ганси сказал бы это ей, но знал, что она расстроится еще сильнее. Он произнес:

– Я не могу смотреть, как Ронан умирает, Блу. И Адам… и Мэтью… и всё вот это. Ничего другого нам не осталось. Ты уже видела мой дух. Ты уже знаешь, какой выбор мы сделали!

Блу закрыла глаза, и из них выкатились две слезы. Она не плакала громко, ничем не намекала, что хочет услышать от него что-то другое. Она была полна надежды, но в то же время и благоразумия.

– Развяжите меня, – потребовал Адам с заднего сиденья. – Если вы намерены это сделать, то, ради бога, развяжите меня.

Повязка сползла с его лица, и он смотрел на Ганси – своими глазами, не глазами демона. Грудь Адама быстро поднималась и опускалась. Ганси знал: если бы существовал какой-то другой способ, Адам сказал бы ему.

– Это безопасно? – спросил Ганси.

– Как сама жизнь, – ответил Адам. – Развяжи меня.

Генри ждал, когда понадобится что-нибудь сделать – он явственно не понимал, как осмыслить происходящее, не имея конкретного задания, – поэтому он тут же принялся развязывать Адама. Сбросив с покрасневших запястий ленту, Адам сначала коснулся макушки Девочки-Сироты и шепнул:

– Всё будет хорошо.

А потом вылез из машины и встал перед Ганси. Что они могли сказать друг другу?

Ганси и Адам стукнулись костяшками и кивнули. Это было глупо и неуместно.