Король зомби

Они быстро достали ножи, полоснули себя по ладоням и приложили их к Экрану. Носферату держали под руки, как перебравшего виски ковбоя. Светящееся полотно завибрировало, загудело… и в тот же миг троица из Леса рухнула в спасительную темноту кинотеатра.

Переход состоялся.

Экран за их спинами погас, на помощь подоспели люди. Пограничники, заклинатели, представители киностудий.

И тут Носферату открыл глаза.

Он резко встал, отбросив Фила в сторону. Хрустнул костями, точно сухими ветками, осмотрелся. Сказал что-то на незнакомом языке, и его доспехи вспыхнули. На них засияли странные образы: сундук, утка, заяц.

В Носферату начали стрелять, но того ничего не брало. Монстр улыбался, а Билли не мог вспомнить, видел ли в жизни что-то более жуткое.

Они притащили колдуна. И колдовство его действовало здесь, в реальности.

Началась паника, люди бежали к выходу, но Носферату их не преследовал. Он смотрел на Билли, который держал его меч.

Билли понял, в чем дело, и отбросил проклятую железяку, точно та превратилась в змею. Лезвие светилось так же, как и доспехи.

Носферату подобрал меч и обернулся к Экрану. С интересом стал изучать его, трогать.

Рядом послышался голос:

– Малыш Бил…

Одним движением Носферату отрубил голову Филу, а вторым поймал ее на лету. Стоящий в сторонке Билли обмочился.

Носферату ткнул головой Фила в Экран, оставив кровавый отпечаток, а потом выкинул ее в пустой зрительный зал. Затем шагнул к Билли и вспорол ему брюхо. Запустил руку в живот, ковырнул.

Все произошло очень быстро. Билли почувствовал боль, только когда Носферату намазывал его внутренности на Экран.

Вспыхнуло. На светлеющем полотне стала проступать картинка.

Все еще живой, скрючившийся в углу Билли всхлипывал и судорожно переводил взгляд из стороны в сторону. Смотрел то на мертвого Фила, то на собственные кишки. Зрелище и впрямь было не из приятных.

Экран плеснул сиянием в зал, в нос ударил запах гари. Перед глазами поплыло.

Билли затыкал дыру в животе и думал о Дженни. Об их малыше. О несбывшихся мечтах… И о том, кто придет с лесной стороны.

Билли умирал в заштатном американском кинотеатре, а в его мир переваливался чужой копирайт.

Роман Брюханов Chef-d’œuvre [1]

В тот вечер я пришел навестить моего друга Стёпу Ермакова, потому что он перестал выходить на связь. Иногда такое случалось, но стоило приехать, и выяснялось, что Стёпа находился в творческом кризисе или безбожно пил, а в его случае эти два состояния часто дополняли друг друга.

Когда я подошел к его квартире, меня удивила главным образом не раскрытая нараспашку входная дверь, а половина ноутбука с торчащими из нее проводами на полу прихожей. Пришлось как следует вглядеться, чтобы убедиться, что я не ошибся. Я щелкнул выключателем, но свет не зажегся. Тогда я поддел увиденный предмет ботинком, вытолкнул его в пятно света, льющегося из комнаты, и мои опасения подтвердились: Стёпа разломал свой ноут. Не разуваясь, ибо Степан этого очень не любил – когда в его квартире разуваются, – я прошел в единственную комнату, где застал друга лежащим в трусах и майке на диване и подпирающим взглядом потолок. Майку раскрашивали красно-желтые пятна. На полу в углу комнаты лежала верхняя половина ноута. По монитору расползлись нити трещин.

Я огляделся.

Рабочий стол Стёпы пустовал, пол укрывали исписанные мелким почерком листы бумаги. Там же, как гильзы из расстрелянной пулеметной ленты, валялись ручки и карандаши, сточенные до трехсантиметровых огрызков. На комоде в компании с китайским радиоприемником стояла любимая и единственная Стёпина желтая пол-литровая кружка, с края которой свешивались хвосты чайных пакетиков, не меньше пяти штук. Один хвостик был обмотан вокруг ручки. Сосуд окружали обломки печенья, на одном из обломков восседал таракан.

Порядок царил только на книжном стеллаже, где книги стояли ровно, корешок к корешку, строго по алфавиту и в соответствии с жанром. Другой мебели у Стёпы не было.

Я принялся собирать листы бумаги с пола. Сразу заговаривать с другом было недопустимо. Творческие кризисы случались у него и раньше, но до сего дня ноутбук их благополучно переживал. Когда я выуживал карандаш, закатившийся под диван, Стёпа заговорил хриплым простуженным голосом:

– Лестница, брат.

Я поставил стакан с карандашами на стол и уставился на друга.

– Лестница?

– Лестница, – повторил он, по-прежнему глядя в потолок. – Лестница в небо. Лэд Зэппелин.

– Это она тебя довела?

– Можно и так сказать.

– А как еще можно сказать?

Стёпа любил, чтобы ему задавали наводящие вопросы.

– Эта песня гениальна, брат, – сказал друг и повернул ко мне небритое лицо с огромными темными кругами под глазами. – Ты так не думаешь?

– Она прекрасна, – сказал я, разведя руками. – О чем тут говорить? Это шедевр.

– Вот! – Степан рывком сел на диване. – Это шедевр! Это чертов шедевр! И никто и ничто не властно над ним! Она была шедевром в семьдесят первом, и она шедевр сейчас, через пятьдесят лет. Полвека, брат!