Королек – птичка певчая

– Вам известно, что я вас просто обожаю! Поэтому будет очень неприятно, если мне вас придется спустить с дерева. Весьма печально, когда молодой человек, читавший пять минут назад любовные стишки, начинает вдруг кричать не своим голосом: «Помогите, помогите!..»

Слово «помогите» я произнесла, громко смеясь и подражая голосу Кямрана.

– Сейчас мы встретимся! – воскликнул Кямран, не обращая внимания на мои угрозы и продолжая карабкаться вверх по веткам. Страх сделал его смелым и проворным.

Казалось, мы играли на дереве в горелки. Кямран приближался, а я лезла все выше и выше, ветви становились все тоньше и тоньше… Внезапно я подумала, что можно спрыгнуть на забор и убежать. Но тогда я рисковала сломать себе руку или ногу. Тогда не мой кузен, а я сама плакала бы и стонала.

Однако ни за что на свете мне не хотелось встречаться с Кямраном на дереве. Пришлось пойти на хитрость.

– А нельзя ли узнать, – спросила я, – почему это вам так хочется поговорить со мной?

Маневр удался. Кямран сразу же остановился и серьезно сказал:

– Мы с тобой шутим, Феридэ, а вопрос очень серьезный. Я боюсь тебя.

– Вот как? Чего же тебе бояться?..

– Боюсь, будешь болтать.

– Разве это не то, что я делаю каждый день?

– Боюсь, что на этот раз твоя болтовня будет не совсем обычной…

– А что чрезвычайного произошло сегодня вечером?

Кямран устал, выбился из сил. Не заботясь уже больше о наглаженных брюках, он сел на ветку. Вид у него был подавленный, унылый, но он все еще пытался шутить.

Мне не было жалко Кямрана, просто я не могла его больше видеть и хотела как можно скорее остаться одна.

– Успокойся. Поверь мне, бояться нечего. Ступай сейчас же к гостям. Неудобно.

– Ты даешь слово, Феридэ?.. Даешь клятву?

– Да, и слово, и клятву… Что хочешь.

– Могу ли я верить?

– Мне кажется, надо поверить. Я уже не ребенок.

– Феридэ…

– Да и откуда мне знать, чего ты боишься? Что я могу разболтать? Я сижу одна на дереве…

– Не знаю, но я почему-то не верю…

– Говорят тебе! Я уже выросла и стала совсем взрослой. Значит, надо верить. Ступайте, мой дорогой кузен, не волнуйтесь, есть вещи, которые видит ребенок, но молоденькая девушка ничего не заметит. Идите и успокойтесь.

Испуг Кямрана, кажется, сменился удивлением, он непременно хотел меня увидеть и упрямо тянул голову вверх.

– Ты как-то совсем по-новому говоришь, Феридэ… – сказал он.

Боясь, что мы так и не кончим разговора, я закричала, притворно гневаясь:

– Ну довольно… Будешь тянуть – возьму слово назад. Решай сам.

Угроза подействовала на Кямрана. Медленно и неуверенно ища ветки ногами, он спустился с дерева и, стесняясь идти в ту сторону, куда убежала Нериман, зашагал вниз по саду.

* * *

После этого происшествия счастливая вдовушка перестала появляться у нас в доме. Что касается Кямрана, то, я чувствовала, он побаивается меня. Всякий раз, возвращаясь из Стамбула, он привозил мне подарки: то разрисованный японский зонтик, то шелковый платок или шелковые чулки, то туалетное зеркало сердечком или изящную сумочку… Все эти безделушки больше предназначались взрослой девушке, чем проказливой девчонке.

В чем же был смысл этих подношений? Не иначе, он хотел задобрить Чалыкушу, зажать ей рот, чтобы она никому ничего не разболтала!

Я была уже в том возрасте, когда мысль, что тебя помнят, не забывают, доставляет удовольствие. Да и красивые вещи мне очень нравились. Но мне почему-то не хотелось, чтобы Кямран или кто-нибудь другой знал, что я придаю значение этим подаркам. Если в пыль падал мой зонтик, разукрашенный бамбуковыми домиками и косоглазыми японками, я не спешила его поднимать, и тогда одна из моих тетушек выговаривала мне:

– Ах, Феридэ, вот как ты ценишь подарки, которые тебе делают!

Среди подношений Кямрана была сумочка из мягкой блестящей кожи. Невозможно передать, какое наслаждение мне доставляло гладить ее рукой, но однажды я сделала вид, будто хочу набить ее сочными ягодами. Ну и крик подняли мои тетушки!..

Была бы я похитрее, то, наверно, еще долго пользовалась бы испугом Кямрана и выманивала у него всякие безделушки.

Я очень любила подаренные им вещички, но иногда мне хотелось разорвать их, растерзать, швырнуть под ноги и топтать, топтать в исступлении. Мое отвращение, моя неприязнь к кузену не ослабевали.

Если в прежние годы приближающийся отъезд в пансион вызывал во мне грусть, то на этот раз я, наоборот, с нетерпением ждала момента, когда расстанусь со своими родственниками.

В первый же воскресный день после возобновления занятий нас повезли на прогулку к Кяатхане[13]. Сестры не любили долгие прогулки по улицам, но в этот вечер мы почему-то задержались до темноты.

Я плелась в самом хвосте. Вдруг смотрю, вокруг никого нет. Не понимаю, как я умудрилась так отстать и меня никто не хватился. Сестры, наверно, думали, что я, как обычно, иду впереди всех. Неожиданно возле меня вырос чей-то силуэт. Присмотрелась: это Мишель.

– Чалыкушу! Ты?! – удивилась она. – Почему так плетешься? Почему одна?

Я показала на свою правую ногу, перевязанную у щиколотки платком.

– Разве ты не знаешь? Когда мы играли, я упала и разбила ногу.