Королева

Первый год царствования королевы был почти целиком отдан подготовке к коронации, намеченной на вторник 2 июня 1953 года. Предстояло решить, показывать ли церемонию по телевизору, и изначально королева при поддержке Черчилля намеревалась оставить софиты и камеры за порогом, опасаясь, что они нарушат таинство. Однако запрет на съемку возмутил и телевизионные компании, и публику – народ не желал лишаться причастности к столь значимой церемонии.

Королева сдалась, осознав, что подданные жаждут видеть коронацию, и согласилась на компромисс: освещать в прямом эфире все, кроме главных таинств, включая помазание и причастие, а также крупных планов. В первом рождественском радиообращении она провозгласила, что во время коронации “миллионы людей за пределами Вестминстерского аббатства услышат звучащие в его стенах присяги и молитвы и увидят древнюю церемонию почти целиком. <…> Я прошу всех вас, независимо от вероисповедания, молиться за меня в этот день – о том, чтобы Господь дал мне мудрость и силы выполнить те торжественные клятвы, которые я принесу, о преданном служении Ему и вам до конца моих дней” (67).

Осенью того же года Елизавета II пошла навстречу супругу, объявив во время церемонии открытия парламента, что “отныне ранг принца Филиппа будет соразмерен статусу ее величества” (68). Когда королева открывала в ноябре свою первую парламентскую сессию, герцог Эдинбургский восседал в палате лордов на троне несколькими дюймами ниже, расположенном по левую руку от королевского, как восседал когда-то принц Альберт. Елизавета II, в отличие от запинавшегося отца, зачитала написанную Черчиллем семиминутную речь размеренно и гладко. Как всегда внимательный Сесил Битон подметил ее спокойный, “не замученный и не затравленный” (69) взгляд.

В Вестминстерском аббатстве в июне принц Филипп, однако, не удостоился тех почестей, которыми его окружили в парламенте. По предложению королевы, его назначили председателем комитета распорядителей коронации, однако о том, чтобы шествовать под руку с королевой, речи не было. “Само собой разумелось, что она будет одна, – вспоминает Гай Чартерис. – Для него это явно было тяжело. Но таковы обстоятельства. Она монарх. Однако будь она мужчиной, супруге дозволили бы быть рядом” (70). Именно так происходило в 1937 году, когда помазали, а затем короновали вместе с мужем королеву Елизавету. Тем не менее коронацию и помазание консорта традиция не предполагает.

За два месяца до торжественной церемонии, 24 марта 1953 года, скончалась во сне в возрасте восьмидесяти пяти лет королева Мария. Ей отдали последние почести в Вестминстерском зале и погребли в часовне Святого Георгия в Виндзоре. Ее сын, герцог Виндзорский, присутствовал на похоронах, однако ни на поминальный ужин, ни на коронацию королева его не приглашала, согласившись с Черчиллем, что “для отрекшегося короля это будет ни к чему” (71). “Спеси моим родственничкам не занимать”, – писал уязвленный герцог жене (72).

Подготовка к коронации сплотила Британию в патриотическом порыве и радостном ожидании, тем более что страна постепенно выкарабкивалась из экономического застоя и послевоенных лишений. “Словно возрождающийся феникс. Все поднимается из пепла. Глядя на эту молодую красавицу-королеву, хотелось верить, что дальше будет только лучше и лучше” (73), – вспоминает принцесса Маргарет. Пусть новая Елизаветинская эпоха, о которой говорил Черчилль, была всего лишь утопией, но на какое-то время она завладела мыслями британцев и подчеркнула важность роли монарха как “государственного символа, символа нашей страны и стража нашей национальной гордости” (74), говоря словами Ребекки Уэст.

Неделями королева зубрила до мельчайших нюансов трехчасовую церемонию. Несколько раз она встречалась (75) с Джеффри Фишером, 99-м архиепископом Кентерберийским, который посвящал ее в духовный смысл различных обрядов и разучивал с ней молитвы, которые предстояло произнести. Королева ежедневно репетировала слова и движения в бальном зале Букингемского дворца, набросив на плечи сшитые вместе покрывала с пристроченными к подолу грузиками, изображающие тяжелое платье со шлейфом. За свой рабочий стол она садилась в двухкилограммовой с лишним короне святого Эдуарда, которой короновали еще Карла II, и слушала записи с коронации отца.

Постановкой церемонии заведовал 16-й герцог Норфолкский, невысокий, румяный, весьма исполнительный пэр, носивший также титул граф-маршала (то, что роль постановщика досталась ему, само по себе парадоксально, поскольку в результате исключительно протестантской церемонией руководил католик) [11] . Его жена Лавиния, герцогиня Норфолкская, заменяла королеву на многочисленных репетициях в Вестминстерском аббатстве, часть которых прошла под пристальным наблюдением Елизаветы II. Шесть фрейлин королевы, незамужние дочери наследственных пэров высочайшего ранга (герцогов, графов и маркизов), обязанностью которых было нести мантию, также многократно репетировали в аббатстве и один раз во дворце. На вопрос, не сделать ли во время церемонии перерыв для отдыха, королева ответила: “Я выдержу. Я сильная как лошадь” (76).

Смотреть коронационное шествие в Лондон прибыло около миллиона человек, сорок тысяч из которых составляли американцы. В официальную делегацию из Соединенных Штатов, возглавляемую генералом Джорджем Маршаллом, входили губернатор Калифорнии Эрл Уоррен и генерал Омар Брэдли. Кроме того, среди зрителей присутствовала двадцатичетырехлетняя Жаклин Бувье – будущая супруга президента Джона Кеннеди, а тогда корреспондент “Washington Times Herald”, ведущая своеобразные репортажи с места событий. Благодаря ей читатели узнали, что “все свергнутые монархи (77) остановились в “Кларидже”, а также о том, что в день коронации дамам пришлось назначать укладку волос на половину четвертого утра, чтобы успеть рассесться по местам в половине седьмого уже в диадемах, а “это дело не быстрое” (78).

В ночь перед коронацией сотни тысяч зрителей, невзирая на невыносимый холод, пронизывающий ветер и ливень, застолбили себе места вдоль пути следования процессии, которая начиналась в девять утра. В шествии участвовали двадцать девять оркестров и двадцать семь экипажей, а также тринадцать тысяч военных, представляющих порядка пятидесяти национальностей – в том числе индийцев, пакистанцев, малайцев, фиджийцев, австралийцев и канадцев. Сердца зрителей покорила своим “обаянием и широтой натуры” (79) королева государства Тонга (британской территории в южной части Тихого океана) Салоте, которая ехала, несмотря на непогоду, в открытом ландо, “закутанная в пурпурный шелк, и великолепный плюмаж на ее короне развевался по ветру” (80).

Елизавета II прибыла в Вестминстерское аббатство в семиметровой золотой парадной карете с позолоченной лепниной и классическими живописными сюжетами XVIII века. Тянула сказочный экипаж восьмерка серых лошадей, одну из которых звали Эйзенхауэром. Облачение королевы составляла диадема прапрабабушки и коронационное платье из белого шелка с короткими рукавами и сердцевидным вырезом. Корсаж и юбку в форме колокола украшали символы Великобритании и земель Содружества (в том числе роза, чертополох, клевер, кленовый лист и папоротник), вышитые шелком пастельных тонов, золотыми и серебряными нитями, полудрагоценными камнями, мелким жемчугом и мерцающими хрустальными бусинами. Под бурное и громогласное ликование толпы королева улыбалась и помахивала затянутой в белую перчатку рукой. Принц Филипп красовался в полной парадной форме адмирала флота, поверх которой во время церемонии он накидывал алую мантию пэра с горностаевой пелериной.

У дверей аббатства королеву в одиннадцать часов утра встречали фрейлины, одетые в одинаковые белые платья из шелка, расшитые жемчугом. “Она выглядела такой красавицей и совершенно не волновалась, – вспоминает Анна Гленконнер (тогда леди Анна Коук, дочь графа Лестерского). – У нее была точеная фигурка с тонкой талией, великолепная кожа и огромные глаза. Принц Филипп был начеку и все время отдавал нам распоряжения – сделайте то, теперь это” (81). “Вы, должно быть, нервничаете, мэм?” – спросила королеву одна из помощниц. “Разумеется. Но, мне кажется, Ореол все-таки придет первым” (82), – ответила Елизавета II, подразумевая скакуна, которому предстояло через четыре дня участвовать в дерби.

С помощью правительницы гардеробной, вдовствующей герцогини Девонширской, фрейлины расправили королевскую алую бархатную парадную мантию с горностаевой опушкой и золотым кружевом. Когда фрейлины взялись за шелковые петли пяти с половиной метрового шлейфа, королева посмотрела через плечо и спросила: “Готовы, девочки?” (83) Они подняли тяжелый бархат и двинулись по длинному проходу к покрытому золотым ковром коронационному “подиуму”, за которым возвышался главный престол аббатства, задрапированный ало-синими с золотом гобеленами, где искрились под ярким светом телевизионных софитов скипетры, шпаги и короны.

В процессию входили главы государств, дипломаты, африканский вождь в леопардовой шкуре и головном уборе из перьев, мусульманин в черном, кронпринцы и члены королевской семьи, включая мать Филиппа в сером монашеском одеянии и апостольнике, а также королеву-мать и принцессу Маргарет в почти четырехметровых мантиях. Все женщины были в бальных платьях, а мужчины – кроме облаченных в развевающиеся одежды и национальные костюмы (“выхваченные без разбора с мертвых страниц британской истории”, как писал Рассел Бейкер в “Baltimore Sun” (84) – во фраках с бабочками, хотя лейборист Эньюрин Бивен позволил себе явиться в обычном черном пиджаке.

Когда королева приблизилась к главному престолу, покачивая тяжелой юбкой “в мерном завораживающем ритме” (85), хор мальчиков Вестминстерской школы запел “Vivat Regina Elizabetha! Vivat! Vivat! Vivat!” [12] – единственную во всей церемонии строчку на латыни. За время коронации, процедура которой мало изменилась с Рождества 1066 года, когда в аббатстве короновали Вильгельма Завоевателя, Елизавета сменила три разных трона. Первое тронное кресло было обращено к центру подиума, спиной к королевской галерее, перед которой тянулся длинный стол, уставленный золотом и позолоченным серебром – в том числе огромными блюдами, кубками и солонками. Резной дубовый трон короля Эдуарда, используемый на всех коронациях с 1308 года, был установлен лицом к алтарю – именно на этом троне предстояло восседать королеве после помазания и коронования.

Когда Елизавета II встала у трона короля Эдуарда, архиепископ начал церемониал, представляя коронуемую по очереди четырем группам именитых гостей общим числом в семь с половиной тысяч, рассаженным по четырем сторонам аббатства. В ответ на возглас каждой четверти “Боже, храни королеву Елизавету!”, сопровождаемый фанфарами, королева слегка склоняла голову (86) и медленно приседала в неглубоком реверансе – единственный раз за все время пребывания на престоле, когда от нее требуется этот двойной знак почтения.

После принесения коронационной присяги, в которой королева клянется чтить законы Великобритании, ее земель, территорий и владений, а также “соблюдать Закон Божий”, началась религиозная часть церемонии. Со стоящей перед коронационным креслом королевы фрейлины сняли алую мантию, перчатки, драгоценности и диадему. После этого вдовствующая герцогиня Девонширская и лорд обер-гофмейстер маркиз Чамли помогли Елизавете II облачиться в Colobium Sindonis – простое белое полотняное платье с круглым вырезом и широкой плиссированной юбкой, надевающееся поверх бального. “На спине облачение застегивал лорд Чамли, – вспоминает Анна Гленконнер. – Поскольку с пуговицами ему было бы трудно справиться, платье сделали на кнопках” (87).

Четыре рыцаря Подвязки держали шелковый златотканый балдахин на серебряных шестах над троном короля Эдуарда, где в ожидании помазания восседала невидимая для телекамер королева. “Это был самый волнующий момент, – продолжает Анна Гленконнер. – Она выглядела такой юной в одной простой белой накидке поверх платья и с непокрытой головой” (88). Архиепископ Кентерберийский налил святого елея из мирницы двадцатидвухкаратного золота в форме орла в серебряную позолоченную ложку для миропомазания и помазал Елизавету II на царствование, начертив крест на обеих ее ладонях, на лбу и верхней части груди. “То, что Елизавета, в отличие от Виктории, не протестовала против прикосновения архиепископа к ее груди”, вызвало, согласно одному из источников, “некоторый ажиотаж” (89).

Затем на Елизавету надели коронационное облачение весом в шестнадцать килограммов из златотканой парчи – далматик с длинными рукавами и широким ремнем, вышитую столу, присобранную вокруг шеи, и имперскую мантию – огромный сияющий шлейф, застегивающийся на пряжку в виде золотого орла. Все элементы одеяния от простого полотняного платья до этих ослепительных регалий, а также помазание призваны были обозначать ее священнический статус. Британские монархи давно перестали быть помазанниками Божьими, отвечающими за свои действия лишь перед Господом, а значит, не обязанными прислушиваться к указаниям простых смертных министров и парламента. Однако королева, как верная христианка, считала, что коронация благословляет ее в глазах Господа на службу народу.

“Подлинный смысл коронации заключался для нее в помазании, не в возложении короны, – считает каноник Джон Эндрю, друг королевской семьи и старший капеллан при 100-м архиепископе Кентерберийском. – Благословение, вот что превращает ее в королеву. <…> Она останется королевой до конца своих дней” (90).

Затем последовала череда обрядов, в ходе которых ей вручались регалии, каждая из которых выступала символом королевской власти – начиная с двух армилл, тяжелых браслетов из двадцатидвухкаратного золота, олицетворяющих искренность и мудрость. Кроме того, она получила золотые шпоры, толстую белую перчатку, дабы “мягкой была длань, взимающая налоги” (91), и драгоценный жертвенный меч, которым ей предстояло защищать добро и карать зло. Меч королева, благоговейно поддерживая обеими руками, отнесла к алтарю. Коронационный перстень с рубинами и сапфирами, надетый на правый безымянный палец, символизировал верность народу, драгоценные скипетры знаменовали королевскую власть, милосердие и главенство, а держава с крестом из драгоценных камней означала власть Христа над человечеством.

Восседая на троне короля Эдуарда, утопающая в складках своих величественных золоченых одежд, с драгоценным скипетром в каждой руке, королева в “напряженном ожидании” (92) смотрела, как архиепископ благословляет массивную корону святого Эдуарда из чистого золота с 444 полудрагоценными камнями. Подняв венец обеими руками, архиепископ возложил его на голову Елизаветы – голова склонилась на миг, но тут же поднялась. В этот же момент пэры в алых горностаевых мантиях, сидящие в одном секторе аббатства, и блистающие драгоценностями знатные дамы в другом секторе, также облаченные в красный бархат с меховой опушкой, надели свои короны – золотые с бархатом и горностаем. Собравшиеся дружно воскликнули: “Боже, храни королеву!”, в Гайд-парке и в Тауэре грохнули пушки. Когда архиепископ возгласил: “Господь венчает тебя венцом славы и праведности”, – Елизавета II ощутила всю тяжесть (одеяние, корона и скипетры вместе весили около двадцати с половиной килограммов) королевского бремени на своих хрупких плечах.

В сопровождении архиепископа и граф-маршала королева, не выпуская из рук скипетры, поднялась на постамент к трону, где ей предстояло принимать клятву верности от “принцев и пэров”. Первым был архиепископ, за ним герцог Эдинбургский, который поднялся в своей длинной красной мантии по пяти ступеням, преклонил перед женой колено и, вложив свои ладони в ее, произнес: “Я, Филипп, становлюсь душой и телом твоим вассалом; клянусь служить тебе верой и правдой, до конца дней своих, защищая от любых врагов. Да поможет мне Бог”. Вставая, он коснулся ее короны (Елизавете пришлось спешно ее поправить) и поцеловал в левую щеку, а затем, пятясь, чтобы не поворачиваться спиной, удалился с поклоном.

На королевской галерее между королевой-матерью и принцессой Маргарет сидел маленький принц Чарльз в белой шелковой сорочке и черных шортах – он видел и помазание, и инвеституру регалиями, и коронование, и клятву верности, принесенную отцом. “Смотри, там мама!” (93) – сказал он бабушке, и королева едва заметно улыбнулась.

Сама она, шестнадцать лет назад прошедшая такую же церемонию, сияла улыбкой, однако Битон уловил в ее лице “смешанную с гордостью печаль” (94). “Она не раз говорила, что монарх – это почти священнослужитель, – вспоминает Фрэнсис Кэмпбелл-Престон. – Наверное, не каждый день наблюдаешь помазание дочери на царство” (95). Принцесса Маргарет смотрела слегка застывшим взглядом и, по одному из свидетельств, во время инвеституры “не сводила глаз со спокойного лица сестры” (96). Тем не менее в конце службы она залилась слезами. “Мэм, вы так печалитесь” (97), – сказала Анна Гленконнер принцессе, увидев ее покрасневшие глаза. “Я потеряла отца, а теперь и сестру, – ответила Маргарет. – Она будет постоянно занята. Наша жизнь изменится бесповоротно”.

После того как представители знати один за другим принесли клятвы верности, долгая церемония завершилась, и настало время для причастия. Королева приняла вино и хлеб, опустившись на колени, “как простая прихожанка” (98). Затем Елизавета II с фрейлинами ненадолго удалилась в часовню Святого Эдуарда Исповедника, где сняла свое золотое облачение, надела драгоценности и новое платье из пурпурного бархата с горностаевой оторочкой, подбитое белым шелком и украшенное вышитой золотой короной и вензелем E. R. (Elizabetha Regina – королева Елизавета). Корону святого Эдуарда, которую надевают лишь на церемонию коронации, она сменила на более легкую (всего 1,4 килограмма) Имперскую церемониальную корону, использующуюся также на церемонии открытия парламента и других торжественных событиях государственного значения. Этот прославленный венец украшают самые известные драгоценные камни мира – рубин “Черный принц”, который был на Генрихе V в битве при Азенкуре, “сапфир Стюартов” и бриллиант “Куллинан II” весом более 317 карат. Перед тем как покинуть часовню (99), архиепископ извлек из-под зеленой с золотом ризы фляжку с бренди и пустил ее по кругу, угощая королеву и фрейлин, чтобы поддержать их силы перед оставшейся частью торжества.

С державой весом в килограмм с небольшим и килограммовым скипетром новоиспеченная королева, за которой фрейлины несли пяти с половиной метровый шлейф, прошествовала через неф аббатства в придел, где вместе с фрейлинами отведала за торжественным ланчем “Коронационного цыпленка” – холодную курицу в соусе майонез с карри и кусочками абрикоса. После этого Елизавета II и Филипп уселись в золотую парадную карету, в которой им предстояла двухчасовая поездка длиной в семь миль по Лондону, на этот раз под проливным дождем.

К прибытию во дворец королева в продуваемой насквозь карете продрогла до костей, однако, уединившись с фрейлинами в Зеленой гостиной, дала выход напряжению. “Мы ринулись по коридору и дружно уселись на диван”, – вспоминает Анна Гленконнер. – Королева сказала: “Великолепно, все прошло как по маслу!” Мы заливались смехом” (100). Елизавета II сняла корону, и принц Чарльз нахлобучил ее себе на голову, но тут же повалился под ее тяжестью, а принцесса Анна, радостно смеясь, ползала под материнским шлейфом. Конец проказам положила королева-мать, “ухватив обоих шалунов за руки и поцеловав принца Чарльза в макушку” (101), – писал Битон.

День коронации принес, помимо благополучно прошедшей церемонии, еще один повод для ликования. Утром стало известно, что участники Британской альпинистской экспедиции, новозеландец Эдмунд Хиллари со своим проводником-шерпом Тенцингом Норгеем, впервые в истории достигли вершины Эвереста. “Елизаветинские первопроходцы” (102) выпили бренди за здоровье королевы и установили штандарт ее величества на самой высокой горе мира, на отметке 8,8 километра над уровнем моря.

Как писал в докладе президенту Дуайту Эйзенхауэру Эрл Уоррен, “коронация ощутимо сплотила страну” (103). Ошеломляющее число людей смотрело церемонию по телевизору. В Британии из тридцати шести миллионов населения зрителями прямой трансляции стали около двадцати семи миллионов человек, а число обладателей телеприемников увеличилось вдвое. Будущий премьер-министр Джон Мейджор (104), которому тогда было десять лет, тепло вспоминал о том, как смотрел церемонию по первому в семье телевизору. Такие же теплые воспоминания хранит и Пол Маккартни. “Я вырос при королеве и считал ее просто прелестью. Она была такая ослепительная, такая красавица” (105).

В Париже за ходом церемонии наблюдал один весьма пристрастный зритель – бывший король Эдуард VIII, который отрекся еще до коронации (что важно, поскольку, как отметила одна из знакомых королевы, “он не был помазан, а значит, не был истинным королем” (106) и последний раз был на подобном торжестве в 1911 году, герцог Виндзорский смотрел церемонию в гостях у Маргарет Биддл, богатой американки, организовавшей “телевизионный ланч” (107) на сотню приглашенных знакомых. В комнате, заполненной рядами позолоченных кресел, она разместила три телевизора, и герцог, устроившийся в центре первого ряда, “не выказал ни малейшей зависти и горечи” за все время трансляции. Под конец передачи он потянулся, закурил сигарету и проговорил ровным голосом: “Очень зрелищная была церемония. И очень трогательная – в первую очередь, наверное, потому, что короновалась женщина”.