Королева

У Крейцера на одно мгновение явилась мысль повернуть назад и ускользнуть от товарищей на корабль. Вместо этого он замахал на рикшу руками и приказал ему бежать вперёд.

«Посмотрим, о какой любви они смеют говорить здесь», — сказал он себе, в оправдание перед своей невестой.

Но это было не то. Он уже почти чувствовал себя в плену ярких огней, женщин, голосов и музыки… И, казалось, им конца не будет, как будто он попал в заколдованное царство хмельного, соблазнительного разврата, и куда бы ни повернул, всюду встретит манящие глаза и открытые объятия.

Гринчуков ехал впереди, и Крейцер уж теперь боялся потерять его из глаз. Ещё один поворот, фонарик рикши, и красная точка сигары механика остановились около освещённого дома. Гринчуков громко возвестил:

— Здесь!

Крейцер торопливо выскочил из колясочки, и вся компания, неестественно возбуждённо переговариваясь, направилась за высокой, сильной фигурой Гринчукова.

Дверь была настежь открыта, и навстречу им, как звенящая струя, изливался весёлый переливчатый женский смех.

Почти гигантского роста китаец белым изваянием стоял у дверей и, при появлении гостей, издал крик, похожий на крик дикой птицы. В ту же минуту к гостям выкатилась необыкновенно подвижная, ещё не старая дама с радушно улыбающимся лицом и приветствовала их, как давно знакомых и жданых.

Гринчуков ответил ей также по-английски, и та весело закивала головой.

Из общей залы продолжали доноситься смех, голоса, которые вдруг переплёл сверкающим узором страстный мотив кекуока.

Но они не стали заходить в общую залу, а прошли в кабинет, куда тотчас же явились женщины.

Это был дорогой американский дом, и с малознакомыми гостями женщины на первых порах вели себя не только сдержанно, но и чопорно, и одеты они были в бальные, декольтированные платья, совсем почти как леди в белом отеле с колоннами, мимо которого проехали моряки.

— Шампанского! Много шампанского!.. — приказал Гринчуков. — И — мисс Мэри! Надеюсь, она…

Но круглая дама не дала ему договорить.

— О, мисс Мэри сейчас будет здесь.

IV

До прихода мисс Мэри, несмотря на шампанское и на желание быть развязными и весёлыми, чувствовалось какое-то стеснение и неловкость. Может быть потому, что из моряков Гринчуков только один совершенно свободно говорил по-английски. Доктор почти не знал ни одного звука ни на каком иностранном языке, а Крейцер, хотя понимал английский язык, предпочёл бы говорить по-немецки или по-французски.

Впрочем, ему совсем не хотелось вступать в беседу с этими дамами, да он и не знал, какой взять тон.

Обе были красивы, молоды, и совсем не похожи на то, что ему случалось видеть раньше, хотя бы в Петербурге или Кронштадте.

И вдруг, тот самый смех, который они услышали на лестнице, ворвался в кабинет, а вслед за ним влетела молоденькая девушка, лет двадцати, в белом лёгком хитоне, под которым мягко переливались линии её поразительно стройного тела.

В комнате сразу точно все расцвело: ярче вспыхнули огни; веселее засмеялось шампанское и как-то мгновенно спала чопорность с двух её подруг.

С разбега она бросилась на шею Гринчукова; он быстро закружился вместе с ней, так что от её развевающегося хитона пошёл ветер.

Наконец она взвизгнула и повалилась на диван в полном изнеможении.

Гринчуков поднёс к её большому страстному рту шампанское, и она, не поднимаясь, выпила его, проливая струйки на круглый подбородок и высокую нежную шею.

Начался кутёж.

Крейцер охмелел после первого же бокала шампанского, но, когда доктор лукаво спросил его, какую из трёх он наметил для своего счастья, немец нахмурился и отрицательно замотал пальцем.

Доктор рассмеялся, шепнул что-то Гринчукову, тот взглянул на Крейцера и также захохотал.

Крейцер решил быть на страже. Он вызывающе обратился к Гринчукову:

— Вы эту любовь хотели показать мне?

— А, любовь! — отозвался тот, — и обратился к мисс Мэри, сидевшей у него на коленях, с несколькими вопросительными словами, которых Крейцер не разобрал.

Та утвердительно кивнула головой, захлопала в ладоши и бросила два слова маленькому бою-китайцу, моментально проскользнувшему в кабинет.

Китаец исчез — и в то время, как Гринчуков шептал что-то мисс Мэри, указывая чёрными глазами на Крейцера, в дверях появилась красивая фигура джентльмена в белом костюме с китайским веером в руке, которым он неторопливо помахивал перед своим лицом.

Лицо было бритое, по-видимому совсем молодое, необыкновенной красоты и благородства: лицо Адониса, раненого насмерть диким вепрем, мертвенно бледное, с большими, глубоко запавшими печальными глазами.

Эти глаза остановились на мисс Мэри, и только потом он изящно и с достоинством поклонился присутствующим.

— Мистер Смиф, — звонко назвала его имя мисс Мэри. — Наш доктор, — она весело рассмеялась и докончила с грациозным жестом, — и музыкант. Мистер Смиф нам будет играть, а мы танцевать и петь.