Королева Алиенора, неверная жена

Молодой посыльный верхом старался всячески избежать толпы на Большом мосту. Основную часть дороги он проехал лесом, выехав из замка Готзес, где королева Франции Адель только что родила. Его конь в пене… Далее гонец отправился на барже, которая отплывала с грузом бочонков вина в порт Парижа, рядом с Большим мостом, то есть совсем рядом с королевским дворцом. Стражники во дворце, глядя на его встрепанный вид, на мгновение заколебались.

— Я привез письмо от его величества, в котором содержится великая новость, письмо надо передать канцлеру Югу.

Стража, обыскав, пропускает юношу. Слуга сразу все понял, впереди молодого посланца он поднимается по лестнице, ведущей в зал совета. Канцлер Юг удивлен бесстрашию этого мальчишки, свалившегося без сил у его ног.

— У нашего короля родился сын, монсеньор, и он желает, чтобы вы оповестили об этом столицу. Ребенка назвали Филипп, и, я полагаю, его будут звать Богоданный.

— Благословенно будет небо, — восклицает канцлер. — Не время падать в обморок, молодой человек. Пусть звонят во все колокола, а герольды пусть оповестят весь город в ожидании нашего короля, просьбу которого исполнил Бог.

Город украсили флагами с королевскими лилиями. Толпы у входов в церкви поют веселые песни. На улице окликают англичанина, который не понимает, что происходит: «Бог послал нам короля, от которого ваш король когда-нибудь получит позор и несчастье…»

Генрих II Плантагенет не любил Париж. Алиенора тоже. Их обвиняют в преследовании архиепископа Томаса Беккета, который был близок и милосерден к убогим.

В отличие от всеобщей радости, царящей во Французском королевстве, при английском дворе происходит одна неприятность за другой. Войны Плантагенета, требующие огромных затрат, стали достаточным поводом, чтобы настроить против него часть населения. Смирение сеньора Риса в 1163 году было только видимым, мятеж в Уэльсе разгорелся еще сильнее и очень дорого обходится стране.

Ричард де Клер, граф Пембрук[105], приближенный короля Генриха, начал войну, приказав убить племянника сеньора Риса. Ответ не заставил себя ждать. Валлийцы с севера, из центра и с юга тотчас же объединились против англичан.

Генрих II, сожалея о таком повороте событий, послал две армии — не меньше тысячи наемников: одну на Пасху 1165 года, другую — несколько недель спустя. Чтобы заплатить своим армиям, Плантагенет прибегнул к непопулярной мере — введению нового налога. Придется откладывать про запас пшеницу, ячмень, рожь, овес для лошадей… отдавать армии головки овечьего сыра и знаменитый грут[106], без которого никого не сдвинешь с места. Хотя с хаосом, царившим во времена правления Стефана, было покончено, новый порядок стал обходиться слишком дорого. Подобная королевская политика, достаточно опасная во время кампании, вызывала возмущение среди простых людей, которые в прежние времена были полностью на стороне Генриха II, казавшегося им здравомыслящим и многообещающим правителем. Жестокие законы преследуют не только за браконьерство, но даже за охапку хвороста. Генрих не является другом отшельников, монахов, кузнецов, не жалует также бродяг, которые греются у костров из хвороста в тех лесах, где прячутся. В цистерцианские аббатства, где несчастные находят временное убежище, они нередко попадают полумертвыми от голода, как во времена Стефана. Постоянно растет число непокорных, преследуемых законом людей, неспособых обеспечить свое существование, ставших жертвами ростовщиков, неурожаев, стихийных бедствий. Однако судьба этих несчастных не беспокоит охранников и чиновников Плантагенета, которые считают, что о таких гражданах должен «позаботиться» закон, если они совершат малейший проступок: за воровство отрубают руку, за буйство клеймят. Особенно преследуют браконьеров: горе тому, кто польстится на чужую добычу. За подстреленного животного — особенно с ценным мехом — виновный заплатит жизнью.

Лето было чудесным, и Розамонда с высоты своих девятнадцати лет не замечала ничего, что творилось вокруг; своему любовнику-королю девушка готовила сюрприз — она ждала ребенка. Скоро наступит время наконец-то быть признанной, думает она. Генрих, это вполне очевидно, отдаляется от Алиеноры с каждым днем все больше. Розамонде же обещает златые горы. А почему не корону, когда настанет время? Ее самонадеянность мешает понять, что она не создана для обязанностей королевы и тем более супруги Плантагенета. Она не представляет себе всей тяжести этой роли. Мысль о том, что она вступила в конкуренцию с такой великой соперницей, но — по ее меркам — уже старой, которая не сможет часто рожать наследников, вызывает в ней чувство превосходства. Розамонда убеждает себя, что вовсе не скучает, ожидая то время, когда с победой вернется ко двору.