Королева ангелов

Почему он это сделал. Мадам де Рош считает – никакого безумия; натурал. Тогда почему. Блистательность, сгубила, Эмануэля говорят, говорят. Глубокая развращенность, поднимаясь, выблевывает мерзость, как собака. Пузырь зла в неподвижных водах зловонные газы. Вот где поэтика. Ничто не заслуживает беспокойства. Если не развращен, не безумен, то рационален. Думающий все время; планирующий. Форма выражения. Выражение истинного величия, не вмещающегося в узкие рамки человеческой морали. Сделал это ради своего искусства, чтобы увидеть, во что сможет превратиться. Убить себя столь же надежно, сколь их; никаких сомнений, у него не было жизни, к которой он мог бы вернуться. Убийца убивает дважды. Каждая его жертва – два убийства. Нет. Себя он убивает всего один раз; одного убийства вполне достаточно, чтобы тебя отправили на глубокую коррекцию, возможно, после нее выйдешь уже не ты. Хотел пройти через все это, быть может; убить быть пойманным стать осужденным и пройти глубокую коррекцию… Получите нового Голдсмита. Чтобы посмотреть, выживет ли в нем поэт. Как ученый, ставящий опыты на себе.

Ричард так крепко сжал веки, что его нос наморщился.

Я заурядный человек с заурядными желаниями. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Хочу забыть.

Но забыть было невозможно. Он справился с вялым побуждением открыть на планшете все сети и ЛитВизы и погрузиться в широко известные факты. Достаточно было просто знать; массовое убийство совершил, вероятно, человек, которым Ричард восхищался как никем другим.

– Кто-то идет, – прохрипел домашний диспетчер. Мимо проходили люди, и всякий раз диспетчер не мог определиться, надо ли выражать озабоченность.

Дверные куранты, столетний покрытый патиной медный антиквариат, неуклюже задвигались и зазвонили. Ричард представил, как они стряхивают пыль; их редко беспокоили. Он сложил стул и сгорбился возле двери, глядя в позеленевший медный глазок.

Женщина, черные волосы, длинное серо-оранжевое платье, сжимает плетеную сумочку. Надин Престон.

– Приветик, – сказала она, наклоняясь к глазку. – Я подумала, тебе кисло.

Ричард открыл дверь.

– Входи, – сказал он похоронным голосом и посторонился. Затем кашлянул и покачал головой, отгоняя мрачный настрой. – Пожалуйста, заходи. – Всегда он приходил к ней, не наоборот, чтобы не навязывать свое общество в неудачное время. Интересно, подумал он, меня должна тронуть ее забота?

– Тебе кисло? – спросила она жизнерадостно.

– Отчасти, – признался он.

– Тогда тебе необходима компания.

– Пожалуй, да, наверное, – согласился он.

– Что-то мало восторга. Ты ел?

Он покачал головой.

Она открыла сумочку и достала вакуумную упаковку вечного мяса.

– С этим я могу творить чудеса, – заявила Надин. – Есть картошка?

– Сушеная, – сказал он.

– У нас будет пастуший пирог.

– Спасибо, что пришла, – сказал он.

– Ты мне не всегда рад, – сказала Надин, скромно глядя на ковер. – Но я знаю, когда тебе необходим кто-то, и сегодня тебе не следует спать одному.

У пастушьего пирога был славный вкус картошки, сдобренной солью и чесноком, и это напоминало ему Надин, женщину соль-с-чесноком. Пока они ели, она рассказывала истории из жизни визоиндустрии теневой зоны, какой она ее знала когда-то, и нынешней, с которой еще имела дело. Это уводило его мысли от проблемы сегодняшнего дня, пока не образовался разрыв между ним и недавними воспоминаниями, и он слушал ее, до того усталый, что видел бледные призраки галлюцинаций. Синяя фигура в плаще на границе поля зрения.