Королева Бона. Дракон в гербе

Несколько дней, проведенных в поместье этого знатного вельможи, были для итальянцев и отдыхом после долгого пути, и предвкушением будущих торжеств, которые готовил для них Краков. Уже первый, данный в честь Боны пир своим великолепием превзошел все ожидания ее придворных. Сидевший рядом с нею коронный подканцлер епископ Томицкий развлекал ее не только чтением стихов Данте и Петрарки, но и рассказом о своем огромном книжном собрании, о своих занимательных беседах и диспутах со знаменитыми поэтами Кракова — Яном Дантышеком и Анджеем Кшицким. Толковал ей, будущей королеве, смысл выступления гетмана Острожского, одержавшего большую победу в войне с Московией, объяснял, что битва под Оршей прославила его имя не только в Польше, но и во всей Европе. Она хотела было сказать, что этот старый рыцарь вызывает почтительный страх и у нее самой, но споткнулась на слове «старый». Вспомнила вдруг, что герою Орши, быть может, не намного больше лет, чем тому, с кем примас Лаский обвенчает ее еще в этом месяце. Бона стала расспрашивать Томицкого о своем будущем супруге, и тот охотно рассказывал о его великодушии, доброте и осмотрительности, столь необходимой в этой стране с ее обширными границами, о его достойной восхищения рассудительности и доблести.

Она внимала словам этим так же сосредоточенно, как и хвастливым рассказам гетмана о достоинствах его сына Ильи, который, будучи наследником огромных богатств в Литве, был желанным женихом для всех княжен литовских. Но гетман предпочел бы женить его на дочери польского вельможи и грозился прислать его в Краков, ко двору, где он мог бы подучиться светским манерам и подыскать себе подходящую невесту. Она обещала ему в шутку, что присмотрит для Ильи самую красивую девушку среди польских дворянок, которых, как было условлено, должен был отобрать для нее сам король, и с грустью глянула на противоположный конец стола, где сидели приехавшие с ней итальянки, из которых, по тому же договору, лишь немногие могли остаться с ней, в ее королевском замке на Вавеле.

Быстро пролетели четыре дня в Моравице, а на пятый, после приезда из Италии посла от принцессы — кардинала Ипполита д'Эсте, знавшего Бону еще ребенком, начались сборы в дорогу. Пятнадцатого апреля, в теплый, почти жаркий день, свадебный поезд наконец покинул Моравицу. Бона ехала на своей белой лошади рядом с паном Тенчинским, который должен был проводить высокую гостью до самого Лобзова, присутствовать при том, как будущая королева займет ожидавшую ее карету, а затем присоединиться к придворной свите. Карета, обитая снаружи пурпурной тканью, была удивительно красива, рядом с Боной уселись три дворянки из самых знатных итальянских родов. Перед каретой ехали верхами два трубача, а за ними следовал в определенной последовательности эскорт — несколько десятков человек под королевским штандартом. Они возглавляли кавалькаду, за ними гарцевали хоругви легкой кавалерии на красивейших конях буланой масти, а за экипажем Боны и каретами посла императора Максимилиана и кардинала д'Эсте, на великолепно убранных, в богатой сбруе лошадях — королевские сановники и дворяне, среди них уже представленный в Лобзове будущей королеве маршал ее двора Миколай Вольский. Эта многотысячная процессия была на удивление пестрой и шумной, поэтому мужики, работавшие в поле, выходили к дороге и с удивлением глазели на торжественный въезд в Краков будущей правительницы.

И она сама, до сих пор такая невозмутимая, казалось, была чем-то встревожена. На расспросы Дианы Кордона, заметившей ее волнение, вспылив, ответила, что велит всем замолчать — ей хочется сосредоточиться, вспомнить наставления матери, которые та дала ей перед самым отъездом. Они касались и первой встречи с будущим супругом, и ее приданого, и теперь, уже подъезжая к Кракову, она пыталась вспомнить все, что было тогда, в Бари.

Да, она все помнит. Рано утром они со стремянным, молодым Гаэтано, поскакали к изумрудному заливу, который еще Гораций называл «рыбным», она простилась с морем, южным солнцем, с лимонными и оливковыми рощами. Потом, вместе с тем же Гаэтано, заглянула во все прибрежные гроты, осмотрела виноградники и наконец, переодевшись в праздничное платье, появилась на пороге одного из самых больших покоев замка. Здесь ее уже ждали доктор Алифио, дворянин, знавший ее с детства, и Джан Лоренцо Паппакода, наперсник принцессы Изабеллы, глаза и уши повелительницы Бари.

Да, все было именно так. Ее надменная мать сидела в высоком резном кресле, опершись о подлокотники, и, повелительным жестом указав на обоих дворян, сказала тоном, исключающим возражения:

— Они поедут с тобой. Мне легче вынести разлуку, если эти верные люди будут сообщать обо всем, что делается в Краковии. А также верой и правдой служить тебе.

Бона все же осмелилась спросить:

— Доктор Алифио будет моим канцлером?

— Да, — подтвердила Изабелла Сфорца. — А синьор Паппакода — краковским бургграфом. Он много лет был управителем нашего замка. Он мудр и многоопытен.

— Но он не знает языка, — робко возразила Бона и добавила: — Как и я сама.