Королева Бона. Дракон в гербе

Однако, прежде чем направиться к Сигизмунду, который с большой сердечностью отзывался о Елизавете, о ее деликатности и желании расположить к себе всех на Вавеле, королева поручила Вольскому принести бумагу с разрешением папы на брак, долго размышляла над нею, наконец воскликнула с презрением в голосе:

— Столько глаз взирало на этот документ! Столько мужей признало его действительным. И только я, женщина, заметила, какое коварство учинил римский король. Он направил в курию фальшивые бумаги. А может, в Риме ему поверили на слово?

— Я не понимаю вас, ваше величество, — признался Вольский.

— В этих бумагах речь идет о родстве в третьем колене между супругами. Но это ведь не так.

Фердинанд женился на Анне, дочери Владислава Ягеллончика, брата нашего короля, следовательно, Елизавета, дочь родной сестры короля, — близкая родственница Августа. У них родство во втором колене, значит, панская бумага недействительна. Да! Недействительна!

Это открытие столь решительным образом меняло положение Елизаветы, что на сей раз ничего утаить от Сигизмунда не удалось. Старый король принял известие о болезни невестки с большой печалью и грустью, что касается разрешения на брак — повелел предпринять соответствующие шаги в Риме. Все эти хлопоты и разговоры не укрылись от Марсупина, и весь июнь он прилагал немалые старания, чтобы получить аудиенцию у Боны. Он предпочел бы поговорить с королем, но тот под предлогом болезни отказался его видеть. Вольский, правда, объяснял это по-иному: Сигизмунд так полюбил Елизавету, что не хотел с ней расставаться. Он рассчитывал на то, что Рим даст разрешение на брак даже столь близких родственников, а Елизавету удастся излечить от рокового недуга. Король будто бы сделал выговор Мацеёвскому, но тот ответил, что, во-первых, ни о чем таком не ведал, а во-вторых, и у эпилептичек рождаются дети.

Но будут ли эти дети здоровы — канцлер ответить уже не мог.

Словом, к ярости Боны, опасавшейся вмешательства Фердинанда или императора, дело затянулось, ответа из Италии не было, а Марсупин ежедневно подстерегал ее в замке. Наконец ему пообещали, что он будет принят, но часы тянулись невыносимо медленно, а он все сидел и ждал, время от времени осведомляясь у придворного:

— Когда же я буду принят? Я уже давно жду.

— Ее королевское величество не соизволили еще встать из-за стола.

— Может, мне прийти позже?

— В третьем часу королева занята.

— Тогда через два часа?

— И в четыре занята.

— Я жду с утра.

— Ее королевскому величеству это известно, — сказал придворный и вышел, но через некоторое время вернулся со словами: — Ее королевское величество просит вас.

Марсупин проследовал в соседние покои, в которых, кроме Боны, находились Елизавета и приближенная королевы — молоденькая Сусанна Мышковская.

Секретарь опустился перед старой королевой на колено.

— Встаньте, — сказала она. — Что за срочное дело привело вас чуть ли не на рассвете ко мне в замок?

— Ваше королевское величество, поверьте мне, я выполняю только предписания моего господина, римского короля Фердинанда!

— Хорошо. Тогда говорите.

— Прошел уже месяц со времени великолепных свадебных торжеств…

— Таков уж порядок вещей: время проходит… — прервала его Бона.

— Но как, всемилостивая государыня? Как? Я облечен полномочиями спросить, почему молодой король никогда не выезжает с супругой на прогулку? Не сидит рядом с ней за столом? Не навещает ее днем и, как говорят, не выказывает никаких видимых знаков любви?

— Отчего же вы спрашиваете об этом меня? — удивилась королева. — Отчего не молодого короля?

— Ибо все в ваших руках, всемилостивая госпожа. Король совершает лишь то, что советуете или приказываете вы, ваше королевское величество.

— Оскорбительные и лживые слова! Мой сын — сам хозяин своей судьбы, и негоже посторонним вмешиваться в его дела, касающиеся пиршественного стола или ложа. — Неожиданно она обернулась к Елизавете. — Ты поддерживаешь жалобу своего секретаря? Муж никогда не навещает тебя?

Совсем?

— Иногда. По вечерам, — ответила она, покраснев.

— И ночью? — продолжала Бона.

— Изредка… и ночью, — призналась та, чуть ли не в слезах.

— Боже мой! Королева еще так молода, так робка! — вздохнул Марсупин. — Боится сказать. Едва решается взглянуть на короля Августа.

— Чрезмерно робка, — произнесла Бона. — И весьма неловка: уже не раз падала, ушибалась. Как твоя рука, моя дорогая?

Елизавета взглянула на свое забинтованное плечо.

— Ничего, — еле слышно вымолвила она. — Совсем не болит.

— Но пугает, — уже явно насмехалась королева. — То плечо поранено, то рука, то нога…

— Ваше величество, — с жаром вступился за Елизавету Марсупин. — Царапины и синяки на детских ножках не отпугивают матерей. Полагаю, что дочь римского короля и племянница императора вправе рассчитывать на доброту и внимание королевской семьи.

— А известна ли вам причина чрезмерной робости вашей госпожи? — строго спросила Бона.

— Но я совсем здорова! На самом деле здорова! — вставила отчаявшаяся Елизавета.