– Что?! – только проговорил он. В кратком вопросе вместилось слишком многое: «и какого лешего вам надо?», и «еще сюрприз с утра пораньше?», и «когда же это кончится?», ну и прочие не совсем печатные выражения, принятые в полиции. И не только в полиции.
– По результатам осмотра тела, в основании черепа найден след от удара большим тупым предметом.
– А-а-а? – пробормотал Свешников, искренне не понимая ни единого слова. – Какого черепа?
– Петра Немировского ударили по затылку. Тупой тяжелый предмет: бутылка шампанского, на что вам было указано, – безжалостно сказал Пушкин.
Приставу показалось на миг, что он еще спит и это сонные видения пляшут перед глазами. Во сне люди тоже разговаривают.
– И что?
– Хочу сделать вам рождественский подарок.
Нет, все происходит наяву. Не хватало, чтобы Пушкин являлся ему во сне. Пристав ощутил холод в груди и запахнул халат.
– Спасибо, уже сделали.
– Подарок отменный.
– И какой же?
– Раскрытие трех убийств. Отдам вашему участку. Наверняка заслужите благодарность от обер-полицмейстера. По рукам?
Как ни был раздосадован Свешников, от таких подарков отказывается только дурак. Дураком пристав не был. Для порядка поворчав, он спросил, что от него требуется.
– Трое городовых и Богдасевич, – ответил Пушкин.
– Доктор зачем понадобился?
– Лично мне не нужен. Обстоятельства могут сложиться так, что потребуется его помощь.
Свешников понимающе кивнул, хотя не имел ни малейшего представления, о каких обстоятельствах шла речь.
– От сердца отрываю, – сказал он. – Берегите его, он у нас один.
– Щедрость вам зачтется.
– Городовых сами отберите, каких захотите.
И за эту щедрость Пушкин выразил признательность.
– Да, и не забудьте: за вами должок! – сказал Свешников, внушительно покачав указательным пальцем. Раскрыть убийства, конечно, хорошо, но ужин в «Эрмитаже» – это святое.
Долги чести Пушкин подтвердил и отправился в участок. А пристав отправился в теплую постель. Про себя же подумал: с чего это вдруг известный своей ленью чиновник сыска развил бурную деятельность? Наверняка чинов и наград захотелось.
Любая уважающая себя женщина попадает в безвыходное положение под названием «нечего надеть». Выход из него находится довольно просто: в слезах, жалобах и походе к модистке. Главное, чтобы слезы и жалобы точно попали в сердце мужа, после чего появились деньги на модистку. Впрочем, любовник тоже подойдет. Ничего этого в распоряжении Агаты не имелось. Перед ней находился обширный шкаф, туго набитый платьями. Конечно, ни одно из них не годилось. С каждым вытащенным платьем Агата раздражалась только сильнее. Уж несколько нарядов отправились на пол, нисколько не виновные в том, что хозяйка никак не могла решить, что надеть. В самом деле, надеть ей было нечего.
О том, чтобы выполнить просьбу самоуверенного, наглого, много о себе понимающего чиновника полиции, и думать нечего. Агата слишком уважала себя, чтобы вот так запросто подчиниться приказу. Нет, надеть просто черное платье она могла бы, подходящих в гардеробе имелось не меньше трех. Но тут дело принципа: еще не родился мужчина, который будет ей указывать.
Сначала Агата подумала выбрать серое, чтобы намекнуть на гордость характера. Но раздумала, решив, что серое – слишком просто, Пушкин не поймет намека. Для него надо что-то другое. Выбор между ярко-красным и изумрудно-зеленым закончился ничем. Агата не была уверена, что красное – достаточно взывающее, а изумрудно-зеленое достаточно ироничное. Конечно, любая женщина сразу прочтет, что она хотела сказать платьем. Но способности Пушкина на этот счет вызывали большие сомнения. Время шло, Агата кусала губы. Наряды словно издевались над ней. В сердцах она стукнула кулачком по дверце шкафа.
В дальнем углу что-то белело. Раздвинув вешалки, Агата обнаружила платье совсем не по сезону, которое взяла с собой на всякий случай. Летнее белое платье. Ну конечно! Как она сразу не догадалась?! Он просил черное? Так получит белое! Звонкая пощечина, которая дойдет до самого черствого мужского разума. Агата вытащила находку. Материя тонкая, ажурная, для защиты от летнего солнышка, а не от рождественского мороза. Ради маленькой, но важной победы можно потерпеть. Агата быстро оделась и посмотрелась в напольное зеркало. То, что увидела, понравилось: более дерзкого ответа трудно придумать. Теперь он поймет, что приказывать ей нельзя.
Накинув полушубок с меховой шапочкой, Агата вышла на улицу. Извозчика поблизости не оказалось. Пока она дошла до угла Новинского бульвара, пока нашла «ваньку» и доехала до Ипатьевского, Агата замерзла так, что не чувствовала ни рук, ни ног. Почему-то больше всего замерз нос. Не спасло даже теплое покрывало, которым извозчик укутал пассажирку. Летнее платье в декабрьской Москве оказалось подвигом чрезмерным. Агата держалась только тем, что ее страдания окупятся раскаянием Пушкина.