Королева эпатажа (новеллы)

Ольга влюбилась в Сергея так же страстно, как он в нее, и однажды поехала с ним в Москву, даже не подумав предупредить в театре, что уезжает. Работу она потеряла, однако во время этой поездки в январе 1907 года они обвенчались, и Ольга всецело вверилась Сергею, который поработил ее, пленил ее волю, словно он был гипнотизер Свенгали из модного в то время романа Джона Дюморье «Трильби», а она была этой самой Трильби — околдованной красавицей, способной только любить, любить, любить…

Сергей играл с ней так же, как Олечка‑девочка играла своими куколками: даже одевал ее в какие‑то невероятные одеяния. Сергей придумал ей манто из светло‑голубого лебяжьего пуха, в котором она была похожа на фею снежинок. А как‑то раз она пришла в кабаре «Бродячая собака» в платье бело‑розового тюля, украшенном бабочками и расшитом жемчугом. Кстати, экстравагантные модели Сергея не остались не замеченными русскими модными домами, Ольга позировала в них для открыток, потом ее нанимали появляться на светских гуляниях и на богемных сборищах в новых моделях одежды — то есть она была одной из первых русских манекенщиц. Наверное, сделала бы блестящую карьеру, когда бы смогла всерьез заинтересоваться хоть чем‑нибудь одним. А впрочем, долговечна ли профессия манекенщицы? Конечно, нет.

Однако профессией жены Сергея Ольга могла бы заниматься бесконечно долго. Но увы… она получила отставку! Мрачный, ухающий, как филин, Соллогуб (именно его, кстати, изобразил в виде доктора‑филина Алексей Толстой в «Приключениях Буратино») оказался прав насчет «изменщика и злодея».

Конечно, с его стороны имело место отнюдь не платоническое обожание. Соллогуб страстно эту женщину желал и злился люто за то, что не мог ее заполучить. Он считал, что страдать по красивой девочке — «мне ни к лицу и не по летам, пора, пора мне быть умней!», скрывал «огонь любви в душе моей» за пустенькими смешками:

Какая тварка Оленька Судейкина!
Не знаю, как ее назвать.
Полить ее из крупной лейки на —
добно и после постегать.

А «тварку» он в конце концов все же заполучил. Но гораздо позже, потом, после того, как ее сердце разбил‑таки «изменщик и злодей». Но только вот какой вышел казус, какая закавыка: не соперница‑разлучница погубила счастье Ольги — его погубил… соперник‑разлучник. У Сергея был близкий друг по имени Михаил Кузмин. Знаменитый поэт, утонченное, изысканное существо, красавец совершенно в декадентском стиле — лишенный примет мужественности, изломанный Пьеро, томное нечто… Талант его был сверкающий и несравненный, нездешний, нерусский. Талант, вообще чуждый земному. Ольгой Михаил восхищался искренне как волшебно красивым созданием. Он посвящал ей многие стихи, исполненные рыцарского преклонения перед прекрасной дамой. Вернее, не рыцарского, а скорее поэтического — ну какой же из томного Кузмина рыцарь, он, пожалуй, трубадур. Взять вот хотя бы эти стихи:

Стояли холода, и шел «Тристан».
В оркестре пело раненое море,
Зеленый край за паром голубым,
Остановившееся дико сердце.
Никто не видел, как в театр вошла
И оказалась уж сидящей в ложе
Красавица, как полотно Брюллова.
Такие женщины живут в романах,
Встречаются они и на экране…
За них свершают кражи, преступленья,
Подкарауливают их кареты
И отравляются на чердаках.
Теперь она внимательно и скромно
Следила за смертельною любовью,
Не поправляя алого платочка,
Что сполз у ней с жемчужного плеча,
Не замечая, что за ней упорно
Следят в театре многие бинокли…
Я не был с ней знаком, но все смотрел
На полумрак пустой, казалось, ложи…

Ольга обожала его стихи. Она вообще очень хорошо декламировала — хорошо, как никто другой, — и стихи Кузмина ей невероятно удавались. А он вообще считал, что никто так его стихов не читал, как Ольга.