Королева Юга

Выбравшись на усыпанный булыжниками берег, она остановилась и стала смотреть вдаль. Она была в сером спортивном костюме и кроссовках; порывы ветра бросали ей в лицо распущенные волосы. По другую сторону устья Гуадальмины море разбивалось о песчаную полосу, а за ней в сизой дымке, окутывающей горизонт, белели Пуэрто-Банус и Марбелья. Левее, в отдалении, почти до самого берега простирались лужайки для гольфа, полукольцом охватывая желтое здание гостиницы и запертые на зиму пляжные домики. Тересе нравилась Гуадальмина-Баха в это время года: пустынные пляжи, редкие игроки в гольф, мирно и неторопливо переходящие с места на место. Безмолвные зимой роскошные дома под защитой высоких стен, сплошь увитых бугенвиллеями. Один из этих домов — он стоял почти на самой оконечности мыса, вонзающегося в море, — принадлежал ей. «Лас-Сьете-Готас» гласило название, написанное на красивом изразце рядом с дверями: своеобразная кульяканская ирония, понять которую здесь могли только она сама да Поте Гальвес. Со стороны берега можно было увидеть только высокую внешнюю стену, высовывающиеся из-за нее деревья и кусты (в их листве прятались видеокамеры), а еще крышу и четыре трубы. Шестьсот квадратных метров застройки на участке площадью пять тысяч квадратных метров, подобие старинной усадьбы в мексиканском стиле: белое здание с деталями, выкрашенными охрой, терраса на верхнем этаже, обширное крыльцо, выходящее в сад с изразцовыми фонтаном и бассейном.

Вдали виднелся корабль — сейнер, ведущий лов вблизи побережья, — и Тереса некоторое время с интересом наблюдала за ним. Ее связь с морем не ослабла: каждое утро, поднявшись с постели, Тереса первым делом бросала взгляд на это бесконечное пространство — синее, серое или фиолетовое, в зависимости от освещения и времени года. Она до сих пор машинально прикидывала силу волнения и направление ветра — даже когда никто из ее людей не работал в открытом море. Этот берег, запечатленный в ее памяти с точностью морской карты, оставался для нее хорошо знакомым миром, которому она была обязана и своими бедами, и своей удачей; он оживлял образы, которые она старалась не вызывать из небытия слишком часто, чтобы сохранить их неизменными. Домик на песчаном берегу в Пальмонесе. Ночи в Проливе, на катере, подскакивающем на волнах. Адреналин преследования и победы. Твердое и нежное тело Сантьяго Фистерры. По крайней мере, он был моим, думала она. Я потеряла его, но до этого он был моим. Это была тайная, только ей принадлежащая, рассчитанная до мелочей роскошь — предаваться воспоминаниям с косячком гашиша и стаканчиком текилы ночами, когда шум прибоя доносился с пляжа, просачиваясь сквозь ветви сада, безлунными ночами, когда она вспоминала то, что было, и себя — такой, какой она была тогда. Иногда она слышала рокот таможенного вертолета, без огней пролетающего над пляжем, и ей приходило в голову, что, возможно, его ведет тот самый человек, которого она видела в своей больничной палате; тот, кто преследовал ее и Сантьяго, летя над кильватерной струей старенького «Фантома», и кто потом бросился в море, чтобы спасти ей жизнь у камня Леона. Однажды, обозлившись, двое из людей Тересы — марокканец и гибралтарец, работавшие на лодках, — предложили разобраться с пилотом птицы. С этим сукиным сыном. Устроить ему ловушку на суше и рассчитаться сразу за все. После разговора с ними Тереса вызвала доктора Рамоса и приказала ему довести до всех и каждого ее ответ, не меняя в нем ни одной буквы. Этот парень делает свою работу точно так же, как мы делаем свою, сказала она. Таковы правила, и, если однажды он рухнет в море или его подстерегут где-нибудь на пустынном пляже, это его дело. Сегодня ты выиграл, завтра проиграл: раз на раз не приходится. Но если кто-нибудь тронет хоть волосок на его голове, когда он не на работе, я прикажу содрать с виноватого шкуру клочьями. Все поняли? И все поняли.