Королева красоты Иерусалима

Бабушка Роза никогда больше не говорила со мной ни о любви, ни о нашей семье, в которой мужчины любили других женщин и не любили своих жен. Я больше никогда не сидела у нее на коленях, а она – в дедовом кресле. Мама больше не оставляла меня ночевать у бабушки, и та больше не приходила в наш дом, чтобы присматривать за Рони и мной, когда родители уходили в кино или потанцевать в клубе «Менора». Теперь по субботам папа отправлялся на своем белом «студебеккере-ларке», чтобы привезти бабушку к нам домой, и, когда я бежала ей навстречу и обнимала, целуя ее сморщенные щеки, она не стряхивала со смехом мои руки, как прежде, и не говорила: «Баста, баста, Габриэла, ты мне мешаешь!» Она ничего не говорила, только смотрела на меня так, словно я пустое место. Она разучилась говорить на иврите и теперь разговаривала только на ладино, которого я не понимала. А когда я просила: «Бабушка, я не понимаю, говори со мной на иврите», – мама раздражалась:

– Только этого мне не хватало – чтобы еще и ты начала нудить. Оставь бабушку в покое и не морочь ей голову.

А отец пожимал плечами:

– Ну что ты хочешь от ребенка? Она же не понимает, что происходит с Розой.

И мать на это говорила:

– А ты понимаешь? Кто-нибудь понимает, что с ней происходит? Старики обычно болеют, а она здорова как лошадь. Только все забывает. Все у нее не как у людей.

Теперь не только у меня, но и у моей бабушки тоже все было «не как у людей», и, может, поэтому я чувствовала, что мы с ней как будто заключили союз. И чем больше она замыкалась в своем мире, тем больше мне хотелось в него проникнуть. Но моя любимая бабушка с каждым днем отдалялась все больше и больше, и лицо ее, которое я так любила, как будто закрылось наглухо, и глаза погасли. Большое мягкое тело стало жестким, окаменевшим, и, когда я обвивала его руками, мне казалось, что я обнимаю стену.

Бабушка стала делать странные вещи: как-то в субботу, когда папа привез ее к нам в дом и усадил за стол, вокруг которого уже все расселись и собирались приступить к хамину с макаронами, она вдруг сняла платье и осталась в одной комбинации. Рони стал смеяться, а я поняла, что случилось что-то ужасное, потому что у мамы началась истерика, а папа попытался прикрыть бабушку платьем, и впервые с тех пор, как я родилась, меня не заставили доедать все, что было в тарелке, и прямо посреди хамина с макаронами нас, детей, отправили играть вниз. Родители остались в гостиной с Рахеликой и Моизом, с Бекки и красавцем Эли Коэном, и они говорили и говорили, пока не настала ночь, и они забыли позвать нас подняться, так что мы поднялись сами, и я заглянула в маленькую гостиную и увидела, что тетя Бекки плачет, и тетя Рахелика плачет, мама стоит у окна и курит, а папа, Моиз и красавец Эли Коэн говорят все одновременно. А посреди всего этого сидит бабушка Роза, совершенно безучастная к суматохе, которая вокруг нее поднялась. И Рахелика говорит, что бабушку нельзя оставлять одну и лучше бы ей спать у нас. А мама отвечает:

– Но где же она будет спать? В нашей с Давидом кровати?

И папа говорит:

– Я буду спать на диване в гостиной, а она пусть спит с тобой.

А мама ему:

– Не говори глупостей, Давид. Как это я буду спать с мамой в одной кровати?

Тогда я вошла в комнату и сказала:

– Я буду спать с бабушкой Розой в своей кровати.

И мама откликнулась:

– А что, это хорошая мысль. Пусть Габриэла спит с бабушкой и присматривает за ней.

Тут папа рассердился:

– Ты что, головой повредилась? Девочке десять лет, как это она будет за ней «присматривать»? Ты бредишь?

И мама сказала:

– Ну хорошо, тогда она будет спать на диване в гостиной, но только одну ночь, а завтра нужно найти какой-то выход – так дальше продолжаться не может.

Ночью бабушку уложили спать в гостиной на диване и укрыли одеялом. Когда все пошли спать, я прокралась к ней в темноте и увидела, что она спит с открытыми глазами. Я прошептала: «Бабушка…» – но она не ответила, тогда я погладила ее по морщинистому лицу, поцеловала, крепко обняла и уснула.

Наутро отец обнаружил меня на диване, но бабушки рядом не было. Ее вообще не было нигде в доме. Мы искали ее целый день. Бабушка исчезла.

И только поздно ночью ее нашли. Бабушка сидела на рынке Махане-Иегуда на ступеньках у входа в лавку, которая раньше принадлежала дедушке.

В другой раз ее обнаружили в квартале Абу-Тор: она бродила там, пытаясь перейти границу и попасть в квартал Шама, где родилась (после войны за независимость он стал иорданским). Тогда тетя Рахелика решила забрать бабушку к себе домой и следить за ней в оба, потому что не сделай она этого – ее заберут в сумасшедший дом.

В канун Йом-Кипура бабушка умерла во сне.

– Смерть праведницы, – сказала тетя Рахелика.

Мама ни под каким видом не соглашалась взять меня на похороны.

– Кладбище – не место для детей, – решительно заявила она.

И папа впервые за меня не вступился.

Мы с Рони остались дома одни, и он, видно, почувствовал, что я грущу, и не стал мне досаждать, как обычно.