Королева красоты Иерусалима

– Всевышний, должно быть, сильно сердился на тебя в тот день, когда ты поднял глаза на ашкеназку. Кто знает, что ты сделал, что он наложил на тебя такое тяжелое наказание… Любовь, если она не получила божьего благословения, проклята и обречена на адовы муки. А твою любовь к ашкеназке, дорогой мой мальчик, Бог не благословил.

Она тяжело вздохнула, накрыла руку Габриэля своей и продолжала:

– Пусть Бог простит нам то, в чем мы виновны друг перед другом. Эта вина тяжкая и невыносимая. Но если бы Господь счел нужным, то уже давно забрал бы тебя или меня. Однако же он этого не сделал и тем самым обрек нас обоих на наказание более тяжелое, чем смерть. Если Всевышний решил не забирать ни тебя, ни меня, значит, он хочет, чтобы мы оставались здесь, на земле. Сделанного не воротишь, ихо керидо, но давай хотя бы с сегодняшнего дня вести себя друг с другом если не как мать с сыном, то хотя бы как люди. Я сейчас уйду и вернусь в Тель-Авив. А ты встанешь, вымоешься и вернешься к своей обычной жизни. Постарайся сделать с той жизнью, которая тебе осталась, самое лучшее, что возможно. Самое лучшее для дочерей, для жены, для заработка, а главное – для себя самого. По счастью, я выкорчевала из твоего сердца ту женщину, которая никогда тебе не предназначалась, вытеснила твою боль и тоску, изгнала память о ней и мечту о том, что однажды ты снова встретишь ее. И теперь ты чист. Иди и начинай жизнь сначала, как будто ничего не было.

Она поднялась, опираясь на палку, и ушла не попрощавшись. И он, с детства привыкший к чудесам, которые творила его мать, к ее способности врачевать с помощью ливьянос, почувствовал, что она вернула его к жизни, и преисполнился решимости наверстать упущенное время.

Ну а теперь беседа с равом Пардесом нарушила обретенный им покой. В сердце закрались страх и тревога за будущее Луны. Его терзали сомнения: в самом ли деле он знает свою дочь? И что еще Луна делает такого, о чем он не ведает, если она способна так бесстыдно лгать? Неужели он допустил серьезный промах в воспитании? Где эта подколодная змея научилась так врать?

Габриэль пошел вдоль по Кинг-Джордж до монастыря Терра-Санкта, свернул на улицу Аза и дошел до кафе «Рехавия», куда приходил, когда хотел побыть один. Подальше от всего, что знакомо, туда, где все отличается от его привычного окружения на рынке и в Охель-Моше. Он долго сидел там, пил крепкий черный кофе, смотрел сквозь стеклянное окно на прохожих и пытался привести в порядок мысли и чувства. Много бы он отдал сейчас за хороший материнский совет. Но нет, пожалуй, не стоит рассказывать никому, даже матери, о похождениях Луны. Не хочется, чтобы дочку считали лгуньей, уличной девчонкой, нужно беречь ее доброе имя, иначе все выйдет из-под контроля, и не получится найти ей жениха из хорошей семьи.

Он встал, расплатился с официантом, вышел из кафе и отправился в долгий обратный путь до Охель-Моше, твердо решив следить за дочкой в оба. Он должен в любую минуту знать, где Луна. И первый раз в жизни наказать ее, чтобы призвать к порядку.

Вечером вся семья собралась за ужином. Габриэль бросил быстрый взгляд на дочерей, сидевших за столом. – Иди ко мне, – сказал он Рахелике, которая немедленно послушалась и встала рядом с его стулом.

Он поцеловал ее в лоб и похвалил за отличную учебу. Уголком глаза он заметил жгучую ревность в глазах Луны – она не терпела, чтобы отец уделял внимание кому-то другому, даже если это ее сестра.

Потом он подозвал Бекки и усадил ее себе на колени. – И ты молодчина, радость моя! – сказал он и поцеловал ее.

Рахелика и Бекки вернулись на свои места за столом, и воцарилась напряженная тишина. Все ждали, что теперь Габриэль подзовет к себе Луну и скажет ей что-то по поводу учебы. Но он не сказал ничего.

Тишину можно было резать ножом. Наконец Бекки не выдержала:

– А Луна? Что о ней сказал рав Пардес?

Габриэль, словно не слыша, сказал ледяным тоном:

– Еда стынет, Роза. Подавай ужин.

Не говоря ни слова, Роза поставила на стол кастрюлю с кускусом и другую – с зеленым горошком и мясом в томатном соусе, взяла половник и приготовилась раскладывать еду по тарелкам.

– Стоп, – остановил Габриэль ее руку. – Дай половник Луне, пусть она накладывает.

Рука Розы замерла в воздухе.

– Так чего ты ждешь, Луна? После беседы с равом Пардесом я проголодался, – прибавил он, не глядя на дочь.

Луна покраснела. Никогда прежде отец не говорил с ней так сурово, никогда прежде не оскорблял ее при других, но больней всего было сознание, что она разочаровала его, опозорила перед директором школы. Она поняла, что рав Пардес рассказал о ее прогулах в школе и о поводах, которые она придумывала, чтобы сбежать с занятий. Как она могла думать, что ей удастся благополучно выпутаться из своего вранья? Как могла надеяться, когда, прикрываясь отцовским именем, лгала раву Пардесу, что отец об этом не узнает? Она задела его честь, а ведь честь для отца превыше всего.