Королева Марго

— Что делать! — сказал Карл, оборачиваясь к зятю. — Раз уж нельзя избежать этого совсем, то чем скорее, тем лучше.

— Я ухожу, ваше величество, — сказал Генрих.

— Да-да, оставь нас, — ответил Карл. — Ты ведь теперь католик, Анрио, так сходи к обедне и помолись за спасение моей души, а я останусь слушать проповедь.

Генрих поклонился и вышел.

Карл сам предупредил вопросы матери.

— Итак, мадам, — сказал он, пытаясь обратить все дело в шутку, — вы меня ждали, чтобы побранить, — так ведь? Я непочтительно нарушил ваши планы. Но — смерть дьяволу! — не мог же я позволить арестовать и посадить в Бастилию человека, только что спасшего мне жизнь. В то же время мне не хотелось браниться с вами: я хороший сын. Да и сам Бог, — прибавил Карл шепотом, — карает тех детей, которые бранятся с матерями; пример тому — мой брат Франциск Второй. Простите меня великодушно и признайтесь, что я неплохо пошутил.

— Ваше величество ошибается, — ответила Екатерина, — это дело совсем не шуточное.

— Так я и знал! Знал, что вы так и посмотрите на это, черт меня возьми!

— Сир, своим легкомыслием вы сорвали целый план, который должен был многое нам открыть.

— Ба! Целый план!.. Неужели какой-то неудавшийся план может вас смутить — вас, матушка? Вместо него вы придумаете двадцать новых, и в них я уж обещаю вам свое содействие.

— Даже если бы вы и стали мне содействовать, то теперь поздно: он предупрежден и будет начеку.

— Слушайте, — сказал король, — будем говорить прямо: что вы имеете против Анрио?

— Он заговорщик.

— Да, понятно, в этом вы его обвиняете все время! Но кто в этом прелестном обиталище, которое зовется Лувром, не занимается заговорами — больше или меньше?

— Но больше всех — он, и он тем более опасен, что никто об этом и не подозревает.

— По-вашему, он Лоренцино! — сказал Карл.

При этом имени, напомнившем ей об одной из наиболее кровавых драм флорентийской истории, Екатерина нахмурилась.

— Сын мой, — сказала она, — у вас есть возможность доказать мне, что я не права.

— Каким образом?

— Спросите Генриха, кто был у него в спальне сегодня ночью.

— В его спальне… сегодня ночью?

— Да. И если он вам скажет…

— То что?

— … тогда я готова признать свою ошибку.

— Но если это была женщина, не можем же мы от него требовать…

— Женщина?

— Да.

— Женщина, которая убила двух ваших стражей и ранила Морвеля, быть может, насмерть?

— Ого! Это уже серьезно, — сказал король. — Значит, дело было кровавое?

— Трое полегли на месте.

— А тот, кто их уложил?

— Убежал цел и невредим.

— Клянусь Гогом и Магогом! — вскричал Карл. — Вот молодец! И вы правы, матушка: мне надо знать, кто он такой.

— А я заранее вам говорю, что не узнаете, — по крайней мере, от Генриха.

— А от вас? Не мог же этот человек наделать таких дел, не оставив никаких следов? Неужели никто не заметил чего-нибудь особенного в его одежде?

— Заметили только то, что на нем был очень изящный вишневый плащ.

— Так-так! Вишневый плащ! — сказал Карл. — Здесь, при дворе, мне известен только один такой, который бросается в глаза.

— Совершенно верно, — ответила Екатерина.

— Вы думаете…

— Подождите меня здесь, сын мой, — сказала Екатерина, — я пойду узнать, как выполнены мои приказания.

Екатерина вышла, а Карл начал рассеянно ходить по комнате, насвистывая охотничью песенку, заложив одну руку за колет и опустив другую, которую лизала его борзая, всякий раз когда он останавливался.

Генрих Наваррский ушел от своего шурина сильно встревоженный и, вместо того чтобы идти обычным путем — по коридору, пошел по маленькой боковой лестнице, о которой мы уже не раз упоминали; она вела в третий этаж. Поднявшись всего на четыре ступеньки, он увидел на первом повороте чью-то тень. Генрих остановился и взялся за рукоять кинжала, но скоро разглядел, что это была женщина; она схватила его за руку, сказав хорошо ему знакомым милым голосом:

— Слава Богу, сир, вы целы и невредимы, я так за вас боялась; но, верно, Бог услышал мою молитву.

— Что случилось? — спросил Генрих.

— Все поймете, когда войдете к себе. Не беспокойтесь об Ортоне, я его приютила у себя.

И баронесса де Сов торопливо сбежала вниз мимо него, как будто встретилась с ним на лестнице случайно.

— Странно! — сказал Генрих. — Что же такое произошло? Что с Ортоном?

Но баронесса не слышала его вопросов, она была уже далеко.

Вслед за ней на верхней площадке лестницы появилась другая тень, на этот раз — мужчины.

— Тсс! — произнес он.

— A-а, это вы, Франсуа?

— Не называйте моего имени!

— Что случилось?

— Пройдите к себе и узнаете; а потом проскользните в коридор, хорошенько осмотритесь, не подглядывают ли за вами, и зайдите ко мне — дверь будет только притворена.

И Франсуа исчез, точно провалившись, как театральный призрак в люк.

— Святая пятница! — прошептал Беарнец. — Загадка остается загадкой; но раз отгадка находится в моих покоях, идем туда, а там посмотрим.

Однако, приближаясь к своим покоям, Генрих испытывал сильное волнение. Он обладал юношеской восприимчивостью: в его душе все отражалось четко, как в зеркале, а то, что он до сих пор слышал, предвещало беду.