Королева Марго

— Посудите сами, матушка, в каком я буду отчаянии, если окажется, что я променял французскую корону на польскую! Там, в Польше, меня будет терзать мысль, что я мог бы царствовать здесь, в Лувре, среди этого изящного и образованного двора, рядом с лучшей из матерей, которая своими мудрыми советами облегчила бы мне труд и заботы управления; которая, привыкнув вместе с моим отцом нести государственное бремя, согласилась бы разделить это бремя и со мною. Ах, матушка! Я был бы великим королем!

— Ну-ну, мой милый сын! Не огорчайтесь, — ответила Екатерина, всегда питавшая сладкую надежду на такое будущее. — А вы сами ничего не придумали, чтобы остаться?

— Ну, конечно, да! Для этого-то я и вернулся на два дня раньше, чем меня ждали, и дал понять моему брату Карлу, что поступил так ради принцессы Конде; после этого я поехал навстречу самому значительному лицу из всего посольства — пану Ласко, познакомился с ним и при первом же свидании сделал все от меня зависящее, чтобы произвести отвратительное впечатление, чего, надеюсь, и достиг.

— Ах, это дурно, Генрих, — сказала Екатерина. — Интересы Франции надо ставить выше своих предубеждений.

— Скажите, матушка, а разве в интересах Франции, чтобы, в случае несчастья с моим братом Карлом, в ней царствовал герцог Алансонский или король Наваррский?

— О-о! Король Наваррский! Ни за что, ни за что! — прошептала Екатерина, и ее лоб омрачила тень тревоги, набегавшая каждый раз, как только возникал этот вопрос.

— Даю слово, — продолжал Генрих Анжуйский, — что мой брат Алансон не лучше его и любит вас не больше.

— А что же говорил Ласко? — спросила Екатерина.

— Ласко сам заколебался, когда я стал торопить его испросить аудиенции у короля. Ах, если бы он мог написать в Польшу и отменить это избрание!

— Глупости, сын мой, глупости!.. То, что постановил сейм, — нерушимо.

— А нельзя ли навязать этим полякам вместо меня моего брата?

— Если это и не невозможно, то, во всяком случае, очень трудно, — ответила Екатерина.

— Все равно, попытайтесь, матушка, поговорите с королем! Свалите все на мою любовь к принцессе Конде, скажите, что от любви я сошел с ума, потерял голову. Он и в самом деле видел, как я выходил из дома Конде вместе с Гизом, который оказывает мне дружеские услуги.

— Да, чтобы составить Лигу! Вы все этого не видите, но я-то вижу.

— Верно, матушка, верно, но я им пользуюсь только до поры до времени. Когда человек, преследуя свои цели, служит нашим целям, — разве это не выгодно для нас?

— Что вам сказал король, когда вас встретил?

— Как будто поверил моим словам, то есть тому, что я вернулся в Париж только из-за своей любви.

— А он не расспрашивал вас, где вы проведете остаток ночи?

— Спрашивал, матушка; но я ужинал у Нантуйе и нарочно устроил там большой скандал, чтобы король узнал о нем и не сомневался, что я там был.

— Значит, о вашем свидании с Ласко он не знает?

— Я совершенно в этом уверен.

— Тем лучше. Тогда я попытаюсь поговорить с ним о вас, мой милый сын. Но вы ведь знаете, что у него тяжелый характер и повлиять на него невозможно.

— Ах, матушка, какое это было бы счастье, если бы я остался здесь! Я бы еще больше стал вас любить — если только возможно любить больше!

— Если вы останетесь здесь, вас опять пошлют на войну.

— Это не имеет значения — лишь бы не уезжать из Франции.

— Вас могут убить.

— Смерть от оружия — не смерть… Смерть — от горя, от тоски! Но Карл не разрешит остаться; он меня не выносит.

— Он вас ревнует к славе, прекрасный победитель, это всем известно. Зачем вы так храбры и так удачливы? Зачем, едва достигнув двадцати лет, вы побеждаете в сражениях, как Александр Македонский или Цезарь?.. Покамест никому не выдавайте своих намерений, делайте вид, что вы примирились со своей судьбой, ублажайте короля. Сегодня соберется малый Совет короля для чтения и обсуждения речей, которые будут произнесены во время торжественного приема послов, — изображайте из себя короля Польского, а остальное предоставьте мне. Кстати, чем кончилось ваше вчерашнее предприятие?

— Провалилось, матушка! Этого франтика предупредили, и он улепетнул в окно.

— В конце концов, — сказала Екатерина, — я все-таки узнаю, кто этот злой гений, что разрушает все мои замыслы… Я подозреваю, кто… и горе ему!

— Так как же, матушка? — спросил герцог Анжуйский.

— Предоставьте это дело мне.

И она нежно поцеловала сына в глаза, провожая его из кабинета. Сейчас же к королеве-матери вошли вельможные дамы ее личного двора.

Карл был в хорошем расположении духа — своеволие Маргариты не раздражило его, а скорей развеселило: он лично ничего не имел против самого Ла Моля, и если накануне ночью с некоторым азартом поджидал Ла Моля в коридоре, так только потому, что это было похоже на охоту из засады.

Наоборот, герцог Алансонский переживал большое беспокойство. Его всегдашнее чувство неприязни к Ла Молю обратилось в ненависть с той минуты, как он узнал, что Ла Моль любим его сестрой.