Королева Марго

Герцог Алансонский чувствовал, как от этого грозного и непредвиденного удара по его лбу заструился пот.

Король яснее ясного высказал своему брату, что он все понял. Обволакивая свой гнев завесой шутки, Карл был, пожалуй, еще страшнее, чем если бы он дал свободно вылиться наружу той лаве ненависти, которая кипела у него в душе; и месть его соответствовала силе затаенной злобы. По мере того как один становился все ниже, другой поднимался все выше; и герцог Алансонский впервые почувствовал угрызения совести, вернее — сожаление о том, что задуманное преступление не удалось.

Он боролся, пока мог, но последний удар заставил герцога поникнуть головой, и Карл заметил в его глазах жгучий пламень, который у нежных созданий прожигает ту бороздку, откуда льются слезы. Но герцог Алансонский принадлежал к числу людей, плачущих только от злости.

Карл, как коршун, смотрел на него в упор, точно вбирая в себя все волнения, сменявшиеся в душе молодого человека; и, благодаря тому что Карл хорошо знал свою семью, все переживания Франсуа представлялись ему четко, как если бы душа герцога была открытой книгой.

Герцог стоял раздавленный, безмолвный, недвижимый. Карл продержал его в таком состоянии с минуту, потом сказал твердым, проникнутым ненавистью тоном:

— Брат, мы объявили вам свое решение, и наше решение непреложно: вы уедете.

Герцог Алансонский собрался что-то сказать, но Карл сделал вид, что не заметил этого, и продолжал:

— Я хочу, чтобы Наварра могла гордиться тем, что ее государь — брат короля Французского. Золото, власть, почести — все, что приличествует вашему происхождению, вы получите, как получил их брат ваш Генрих, и так же, как он, — с усмешкой прибавил Карл, — будете меня благословлять издалека. Но это все равно — для благословений не существует расстояний.

— Сир…

— Соглашайтесь или, вернее, покоряйтесь. Как только вы станете королем, вам подыщут супругу, достойную сына французских королей. И кто знает — может быть, она принесет вам другой престол.

— Но, ваше величество, вы забыли про своего друга Генриха.

— Генриха? Но я уже сказал вам, что он не хочет наваррского престола; сказал и о том, что он предоставляет его вам. Генрих — жизнерадостный малый, а не такая бледная личность, как вы. Он хочет веселиться и жить в свое удовольствие, а не сохнуть под короной, на что осуждены мы.

Герцог Алансонский тяжко вздохнул:

— Так ваше величество приказывает мне позаботиться…

— Нет-нет! Ни о чем не беспокойтесь, Франсуа, — я все устрою сам; положитесь на меня как на хорошего брата. А теперь, когда мы обо всем условились, ступайте. Хотите — говорите, хотите — нет о нашем разговоре вашим друзьям, но я приму меры, чтобы это дело как можно скорее стало известно всем. Ступайте, Франсуа!

Отвечать было нечего; герцог поклонился и вышел с яростью в душе.

Ему не терпелось повидать Генриха Наваррского и поговорить с ним о том, что сейчас произошло; но увиделся он только с Екатериной: Генрих уклонялся от разговора, а королева-мать, наоборот, его искала.

Увидав Екатерину, герцог подавил скорбь и постарался улыбнуться. Он не был так находчив, как Генрих Анжуйский, и искал в Екатерине не мать, а лишь союзницу. Франсуа скрытничал и притворялся перед ней, будучи убежден, что для доброго союза необходимо слегка обманывать друг друга.

Так и теперь — когда он подошел к Екатерине, в выражении его лица лишь едва проглядывала тревога.

— О! Какие новости, мадам! Вы не знаете?

— Я знаю, что вас собираются сделать королем.

— Мой брат так добр, мадам.

— Вот как?

— Но мне хочется думать, что половину своей признательности я должен отдать вам: ведь если совет подарить мне престол дали вы, значит, этим я обязан вам; хотя признаюсь: в глубине души мне больно грабить короля Наваррского.

— А вы, по-видимому, очень любите Анрио, сын мой?

— Да, да! С некоторых пор мы стали очень близки.

— И вы думаете, что он вас любит так же, как вы его?

— Надеюсь, мадам.

— Знаете, такая дружба очень назидательна, в особенности между принцами. Но придворные узы дружбы, милый Франсуа, считаются непрочными.

— Матушка, примите во внимание, что мы не только друзья, а почти братья.

Екатерина улыбнулась странной улыбкой:

— А разве короли бывают братьями?

— Но когда возникла наша дружба, мы не были королями; да никогда ни я, ни он и не должны были стать королями, вот почему мы полюбили друг друга.

— Да, но теперь обстоятельства сильно изменились.

— В чем?

— Ну как же! Кто сейчас может сказать, что вы оба не будете королями?

Нервная дрожь и внезапно покрасневший лоб Франсуа дали понять Екатерине, что удар ее пришелся прямо в сердце.

— Он? Анрио — король? — спросил герцог. — Какого же государства?

— Одного из самых великолепных во всем христианском мире.

— О чем вы говорите? — сказал герцог Алансонский, побледнев.

— О том, о чем хорошая мать должна сказать своему сыну, и о чем вы, Франсуа, не раз мечтали.

— Я? Я ни о чем не мечтал, мадам, клянусь вам! — воскликнул герцог.