Королева морей

— Человек я бедный, а Абу-Мулайл, да будет аллах вечно благоволить к нему, уж очень плох…

— Ну? Чего замолчал, аль-Музир? Продолжай.

— Все мы во власти аллаха, ханум. Его помыслы неисповедимы, — и он благоговейно огладил лицо и бороду, опустив глаза долу.

Асия молчала, не решаясь нарушить молчания, которое возникло после этих слов аль-Музира. Тот тоже молчал, как бы подыскивая слова или выжидая. Наконец не выдержал и продолжал смиренным голосом:

— Пусть простит меня ясноглазая ханум. Мне много не нужно, но я не смогу молчать, если ханум не вознаградит меня за это.

— За что вознаграждать-то, аль-Музир?

— Ханум догадывается! Грех ее тяжел, и аллах не простит мое молчание.

— Пойдешь доносить? — задохнувшись от злости и страха, сдавленным голосом спросила Асия, и глаза ее сузились.

— Никак иначе, ханум, не смогу.

— Ты не щадишь хозяина, аль-Музир. Как бы не проиграл! — голос Асии окреп. Она загорелась жаждой мести, но еще не знала, как осуществить ее.

— Хозяин болен, и это может ускорить то, что всех нас ждет, — сказала она.

— В том не моя вина, ханум. А закрыть рот мой — в твоей власти, ханум.

— А как же аллах? Он ведь не простит.

— Аллах примет мои молитвы. Всякий грех замолить можно, ханум.

— Так и я могу свой замолить, аль-Музир. Ты только не мешай мне.

— Аллах не услышит молитв твоих, ханум. Ты не веришь в него. Ты осталась гяуркой, я знаю.

— Угрожаешь? — голос Асии злобно шипел, лицо побледнело. Она с ненавистью взирала на смиренную фигуру шагавшего рядом с возком аль-Музира. Тот молчал, потупив глаза. — И сколько же ты просишь за молчание, аль-Музир?

— Ханум должна понять меня. Я уже не молод, и судьба моя в руках Всевышнего, — лицо аль-Музира сделалось умильным, голос совсем упал до шепота и выражал полное смирение. — Ясноглазая ханум без труда сможет выделить бедному слуге своему тысячу пиастров.

— Ты с ума спятил, аль-Музир! Откуда у меня могут быть такие деньги? Не думаешь ли ты, что Шахаб оставит твою наглость без внимания?

— Молодой господин, ханум, не станет вносить эти деньги. Он сам ищет, у кого бы раздобыть малость для своих похождений, милая ханум.

— Ты грабитель с большой дороги! Я ничего не смогу тебе заплатить! Да и как ты докажешь мне, что будешь молчать? Таким веры нет!

— Ханум должна верить мне на слово. Я не обману. Нет смысла, ханум.

— Смысл всегда есть. Терять-то тебе нечего. Не могу я столько заплатить! — она задумалась, сдерживая волнение и стараясь успокоиться. В голове царили сумятица, смятение и страх. — Уйди, дай мне подумать, разбойник! Два дня, слышишь!

— Твоя воля, ханум, но ждать долго мне не с руки. Будь счастлива, ханум.

Асия осталась одна, лихорадочно соображая и обдумывая услышанное. Она видела лукавство во взгляде аль-Музира и не верила ему. Но что было делать? Могло рухнуть все ее благополучие! Да что благополучие, когда на карту поставлена сама жизнь! В такое время ей трудно будет рассчитывать на снисхождение. Абу-Мулайл сильно раздражен, болезнь терзает его, и он в гневе может свершить суд, согласно шариату.

Такие думы вихрем пронеслись в голове Асии. «Надо идти к Абу-Мулайлу. Пусть лучше узнает все от меня, чем от этого пройдохи. Я его уговорю и смягчу удар. Он меня любит и не позволит надругаться», — решила Асия и стала поджидать удобного момента для посещения мужа.

Но караван вошел в городишко Бидехан, и времени для встречи не нашлось. Кругом были люди, суета, гам, пыль, сутолока.

Асия стояла на берегу, укутанная в белое покрывало, и спиной чувствовала взгляды слуг, упершихся в нее любопытными глазами. Это ее раздражало и сердило, но заставить людей опустить взоры она не могла. «Да и зачем? Пусть смотрят, меня не убудет», — подумала она и немного успокоилась, устремив глаза в бушующую стихию.

Чайки неистово кричали, чертя крыльями над самыми волнами. Они были голодны, а в бурном море достать корм трудно. Горизонт был чист и его не веселили белые треугольники парусов. Рыбаки отсиживались дома, выжидая погоды. А ветер холодил кожу, остужал разгоряченное лицо.

Вспомнились осенние дни далекой родной сторонушки. Слезы навернулись на глаза. Душа рвалась через просторы незнакомых земель на север, в родные милые места, вдохнуть свежести морозного воздуха, послушать хруст сухого снега под ногами, ощутить пощипывание примороженных щек.

Асия вздохнула полной грудью, вытерла глаза. Надо было возвращаться в караван-сарай. Ей стало противно от сознания своей беспомощности, на душе была пустота, но что она могла с этим сделать?!

После обеда Асия направилась к Абу-Мулайлу с обреченным и убитым видом, как идущая на казнь. Хозяин лежал на постели, слуга вышел, плотно закрыв дверь. Жаровня-мангал источала приятный жар, в комнате было тепло, приятно пахло ладаном и душистой водой.

Асия нерешительно потопталась у двери. Она украдкой поглядывала на старика, но тот прикрыл глаза сухими веками и делал вид, что погружен в дремоту. Лицо его высохло, и кожа желтоватого оттенка плотно обтягивала скулы. Глаза запали, а нос стал совсем острым и тонким.