Королева праха и боли

Еще недостаточно взрослым, чтобы отрастить хотя бы чертову бороду, не говоря уже о том, чтобы поднять меч. Проклятый дьявол, он, наверное, всю неделю только и делал, что поил лошадей, наполнял кружки элем и выливал ночные горшки офицеров в отхожее место.

– П-пожалуйста, в-ваша милость, – пролепетал, заикаясь, мальчик, и мои пальцы в перчатках невольно сжались в кулаки, комкая норковую оторочку платья. – Я… У меня дома осталась сестра, младшая… Она… Она носит моего ребенка.

Ну… Может, не такой уж он и невинный.

Но вообще-то и не особо виновный.

Ярин хмыкнул:

– Ц-ц-ц… Даже я не настолько испорчен, чтобы сношаться с собственной сестрой.

– Только потому, что сестры у нас нет, – бросил через плечо Енош и снова переключился на человека. – Значит, ты предпочитаешь кормить ворон?

– Нет! – выпалил парень, нервно переводя взгляд с Еноша на клинок, и нерешительно кивнул. – Развяжите меня, и я… Я это сделаю.

И его затекшие руки тут же упали.

Я сделала вдох.

Один. Другой.

Это все, что я могла сделать, чтобы подавить отчаяние, осознание того, что земли, которые я называла домом, вскоре опустеют, как край за Солтренскими вратами.

А если бы мы нашли юную служанку в какой-нибудь таверне, ей тоже пришлось бы резать себе запястья? А как насчет мальчишек, подручных конюха? А осиротевших младенцев, плачущих в храмах? Когда Енош говорил о кровопролитии – чью кровь он имел в виду?

Вид мальчишки, берущего клинок, потряс меня до глубины души.

Он тоже был потрясен – потому что руки его так дрожали, что он уронил нож в сугроб. Тошнота подкатила к моему горлу, когда он нашарил потерю среди снега и костяного порошка, подтянул кожаный рукав, приставил лезвие к бледной коже и…

– Остановись! – выкрикнул кто-то.

Я.

Это сказала я.

Глава 19 Ада

Сказала – и съежилась.

Зачем я вмешалась?

Енош жестом велел мальчику остановиться и шагнул ко мне, ступая прямо по трупам. Его обеспокоенный взгляд скользил по моему лицу, словно проверяя, нет ли у меня синяков.

– Я почувствовал нарастающее напряжение в твоих мышцах. – Опустившись на колени на гору тел, он взял меня за подбородок, наклонился, потерся носом о мой висок, потом поцеловал меня в губы. – Это из-за холода? Хочешь, я сделаю тебе одеяло?

Да, мне было ужасно холодно, я вся дрожала, дрожала по милости белой зимы – и от жалости.

– Не в этом дело.

– А в чем? В бойне?

– У твоей жены приступ нравственности и сострадания, – со вздохом произнес Ярин. – У меня тоже порой бывает. Примерно раз в сто лет. Ну или в двести.

– Просто… Я никогда не видела столько мертвых людей. – В мире, где трупы не гниют, это что-то да значит. – Их же здесь не меньше сотни, а то и больше.

Енош нахмурился:

– Ровно триста два солдата присоединились сейчас к нашему войску.

Триста два.

За пять вдохов.

От этих цифр, никак не укладывающихся в моей голове, не поддающихся воображению, у меня внутри все перевернулось.

– Енош, этот… Этот оруженосец, он… всего лишь невинный мальчик. Он, наверное, даже не знает, зачем он здесь.

Енош повернулся к Ярину. Братья молча переглянулись, но, похоже, взгляды эти говорили о многом, потому что Енош покачал головой, словно в ответ.

Потом мой муж оглянулся на мальчика, а затем вновь обратился ко мне:

– Разве это не те же смертные, что напали на нас, стоя под знаменами домов, поддерживающих первосвященника? Те же, что… пытали меня и послужили причиной твоей смерти?

Горло мое пересохло от жажды – а ведь я почти два месяца не испытывала ее.

– Да, но…

Я сглотнула.

Но – что? Разве мы уже не обсуждали это? В конце концов, они ждали нас здесь, вооруженные мечами, с недобрыми намерениями. И если бы я хотя бы высунула нос со двора, то сейчас стояла бы, сжавшись от страха, перед этими людьми.

Может, даже перед этим оруженосцем.

Триста два.

За пять вдохов.

Я ожидала, что Енош, приподняв бровь, заявит, что он и так проявил милосердие. Конечно, вскрытые вены не слишком быстрая смерть, но она все же лучше, чем висеть вниз головой на дереве с вырезанными глазницами, сделавшись кормом для воронья.

Но он поднялся, пристроился рядом на кушетке и усадил меня к себе на колени. Погладил мою щеку, провел пальцем по уху – ласково, не торопясь, не глядя на шеренгу трясущихся от страха людей. А мальчишка меж тем начал всхлипывать.

Триста два.

За пять вдохов.

Енош положил руку на мой живот:

– Разве это не те же смертные, что в ответе за потерю нашего ребенка?

Я инстинктивно наклонилась, защищая дитя, а Енош продолжал гладить мой живот кругами, как делала я сама десятки раз.

– Да.

– Да, – эхом повторил он, зажмурился и потерся кончиком носа о мой лоб, словно дыша мной. – Голова первосвященника окажется в моем троне до того, как снежный покров вырастет еще хотя бы на фут, я поклялся в этом. – Он открыл глаза и посмотрел на меня в упор. – И ты не должна винить меня в этом, Ада.