Королева придурочная

Алину хоронили на девятый день после смерти. Кроме сотрудников санатория присутствовала ее мать, Роза Анатольевна. Но у матери Алины даже в этот скорбный день не возникло желания встретиться с собственной матерью – бабой Проней. Брошенная ребенком на произвол судьбы, она не могла забыть ей предательства. Роза Анатольевна даже не удивилась тому, что баба Проня, эта пьянчужка, не пришла на похороны. Сразу после захоронения дочери, Роза мать Алины вместе со своим гражданским мужем уехала в город. Только один Вадик решился вечером заглянуть к старухе, вместе с ней помянуть Алину. Он увильнул с поминок: официальная церемония была ему сейчас не по нутру. Не хотелось сидеть за одним столом ни с Ксенией, ни с остальными чужими ему людьми. Он вдруг понял, что успел привязаться к Алине, а возможно, полюбил ее. И лишь баба Проня могла бы понять его и разделить с ним его горе.

Вадик увидел обездвиженный труп, и по характерной позе понял, в чьи руки попал доставленный им яд. Уже не сочувствие к погибшей старухе – страх за себя, за свое участие в подозрительной операции, заставили его действовать без промедления. В тот же день, заплатив нужному человеку, Вадик заполучил медицинский акт о смерти. По нему выходило, что старуха-уборщица скончалась от алкогольного отравления.

От этих двойных похорон Ксения пребывала в растерянности и испытывала полный упадок сил. Горе наполняло ее душу: милая Алинка, с детских лет родная, почти сестренка – покинула мир, ушла так нелепо, так рано. Одновременный уход старухи испугал Ксению.

В ночь после скромных похорон самоубийцы Ксюша, хотя и не знала истинной причины смерти, чувствовала себя неуютно. Теплая рука Родиона лежала на ее груди, но Ксения не могла уснуть. Дико бушевал ветер, хлопали соседские форточки, постукивал шифер на балконе. В оконные стекла царапались неведомые пальцы. Было совершенно непонятно, откуда взялись эти странные звуки – ветки кустов и деревьев обычно не дотягивались до рам. В какофонию звуков вплетались и совсем неясные, похожие на шаги на бетонном полу балкона, опоясывающего первый этаж. Потом Ксении показалось, что звуками наполняется комната, что от окна к двери тянет сквозняком. Она встала, чтобы закрыть форточку – и напрасно: форточка была задраена намертво. Ксения поняла: дрожь и озноб таятся в ней самой. Она снова юркнула под одеяло, сильнее прижалась к мирно спящему Родиону и попыталась заснуть. Но тревога проходила.

Ксения принялась считать белых слонов – когда счет перешел за тысячу, погрузилась в спасительное забвение. Но тревожная явь так ловко перетекла в сон, что Ксения не заметила этого перехода. Дикий ужас охватил ее, когда от задернутой шторы в ее сторону двинулась великанша-тень. Тень приближалась к кровати. Одновременно Ксения поняла, что находится в комнате одна – Родиона рядом не было. В следующий миг тень приобрела ясные очертания. Это была Алина, сидящая на шее у своей бабушки. Ноги Алины в остроносых черных туфлях свешивались вдоль абсолютно голого, тощего тела старухи. Спутанные пряди волос змеились вокруг головы.

Теперь покачивающаяся пирамида возвышалась над самой кроватью Ксении, острые носки туфель Алины касались подушки.

«Значит, Алина все-таки жива. И бабушка ее тоже. Кого же тогда мы похоронили? Родион! Родион!» – пыталась крикнуть Ксения, но голос ее не слушался, да и Родиона рядом не было. Зато она услышала знакомый до мельчайших интонаций голос Алины – слегка нагловатый и неуверенный одновременно:

– Привет, подруга. Не трясись так. Я по делу пришла. Мне прощение твое нужно, а то врата небесные для меня не откроются. Так как? Прощаешь?

– За что же мне тебя прощать? – не то произнесла, не то подумала Ксения.

Как только она вступила в разговор с погибшей, страх ее ослабел. Ответ она услыхала не сразу. Прежде проскрипела старуха, обращаясь к Алине:

– Винись, внучка. Кайся. А не то нам с тобой вечно, на этой земле между мертвыми и живыми маяться.

Алина, теперь уже без эмоций, в каком-то принуждении выдавила:

– Я была вампиром, подруга, пила твои душевные соки, завидовала тебе и желала твоей гибели. А теперь я боюсь страшного суда.

– Не понимаю, о чем ты?

Сдвоенная фигура старухи и Алины, дрожа и колеблясь, перетекла в одну цельную каланчу. Личина этой новой фигуры постоянно менялась, будто меняла маски – сморщенная маска старухи чередовалась с пергаментом гладкого, молодого, но без выражения лица. Вновь возникшая старушечья маска прошипела на ухо Ксении:

– И убить тебя мы хотели.

– За что?

– Утром поймешь, – это пропела уже Алина. И ее ставшее теперь совсем детским лицо склонилось над Ксенией, пытаясь поцеловать ту в губы.

– Нет, нет, – вскрикнула Ксения и от собственного крика проснулась.

Родион спросонья приподнял голову:

– Ты чего?

– Так, кошмар приснился.