Королева Таврики

— Это покойный господин Андроник хотел выдать Марину за Варадата, но сейчас в нашей семье траур, пока не до свадеб…

— Я не просил твоих пояснений, конюх, — недовольно поморщился Варадат. — Да и какое дело латинянам до наших православных обычаев?

Губы Донато тронула ироничная улыбка, а Бартоло со смехом воскликнул:

— Ну что ж, могу только поздравить тебя, Варадат, и эту синьорину. Давайте, женитесь к обоюдной выгоде и удовольствию. Нам-то что? У нас свои дела. Счастливого пути!

Приподняв шляпы, латиняне попрощались со случайными собеседниками и свернули на нижнюю дорогу. Напоследок Донато бросил пристальный взгляд на Марину, лицо которой приняло мученическое выражение из-за невозможности пояснить молодому чужеземцу, что «жених» Варадат вовсе не является предметом ее мечтаний. Она могла сколько угодно злиться на купца, но теперь, когда латиняне удалились прочь, это было уже бесполезно и не имело никакого значения. «Как все нелепо совпало! — пронеслось у нее в голове. — Теперь этот Донато будет думать, что я темная девица без ума и вкуса, если могу плениться таким, как Варадат. Или, может, он все-таки поймет, что мне навязывают этого жениха против моего желания?»

Невольно она повернула голову вслед умчавшимся всадникам, но натолкнулась на взгляд ехавшего прямо за ней Варадата, который тут же подал голос:

— Интересно, зачем приезжему латинянину понадобился знахарь Симоне? Может, в дороге этот, как его… Донато Латино заразился какой-то болезнью и теперь ищет зелье от нее?

Марина поняла, что такое высказывание «жениха» имело целью выставить чужеземца в неприглядном свете перед ней, ибо купец Варадат уже считал «невесту» своей собственностью и готов был ревниво ограждать ее от других мужчин.

Филипп высказал менее мрачное предположение:

— А может, этот латинянин, прослышав, что Симоне имеет дар прорицателя, хочет выведать у него свою судьбу? Например, узнать, повезет ли ему в Кафе или лучше вернуться обратно?

— Да, эти чужеземные оборванцы едут сюда в поисках легкой добычи, надеются разбогатеть, — хмыкнул Варадат, посматривая на Марину. — Может, он попросит отшельника поколдовать, приворожить к нему какую-нибудь богатую кафинскую вдовушку. А что? В латинском квартале Вонитика есть одна такая. Муж у нее был старый богатый купец, недавно умер, а она теперь ягодка хоть куда: собой хороша и с большим приданым. Говорят, к ней пират Лука Тариго пытался найти подход, но она его отвергла. Ну а этот Донато, видно, решил действовать похитрей, с помощью колдовских чар.

— Да зачем ему колдовать? — пожал плечами Филипп, питавший скрытую неприязнь к чванливому Варадату. — Такой статный красавец, как Донато, и без всякого колдовства достигнет успеха. Лука против него неказист.

— Много ты понимаешь в красоте, конюх! — перебил его Варадат. — Думаешь, если Андроник когда-то повозил тебя по свету, так ты уже стал ученым человеком? То, что нравится тебе, совсем необязательно привлечет благородную госпожу.

Раздражение Марины против «жениха» нашло выход в ее язвительном вопросе:

— А почему тебе самому, Варадат, не жениться на этой «благородной» вдовушке? Ты соединил бы свое состояние с ее приданым, и вы бы стали одними из богатейших супругов в Кафе.

— Как ты… как ты можешь говорить такое?.. — растерялся Варадат. — Да у меня и в мыслях не было присматривать другую невесту, кроме тебя!

— Ну и напрасно, я тебе этого не запрещаю! — заявила Марина и, слегка ударив лошадь по бокам, выехала вперед, оторвавшись от своих спутников.

Мысленно она провожала глазами двух латинян, скачущих по дороге в Отузы, и снова жалела, что выбрала другой путь. Судьбе угодно было лишь на короткие минуты сталкивать ее с Донато, — как будто для того, чтобы разжечь в ней любопытство, которым Марина и без того отличалась, а после встречи с чем-то загадочным и непонятным оно в ней всегда удваивалось. Сейчас таким загадочным и непонятным существом был для нее чужестранец Донато, который вел себя с нею на редкость сдержанно и непроницаемо, хотя во взгляде его жгучих черных глаз угадывалась натура живая и страстная. Марине хотелось верить, что и Донато хоть немного думает о ней.

Возможно, он и думал о славянской красавице, но внешне это никак не отражалось. Донато почти не откликался на те шутливые замечания, которые Бартоло отпускал по адресу только что встреченных путников. Лишь когда генуэзец прямо спросил его, какого он мнения о невесте Варадата, римлянин, пожав плечами, ответил:

— Она слишком хороша для своего жениха. Будет несчастьем для нее, если судьба их все-таки соединит.

— Ну почему же? — возразил Бартоло. — У нее — красота, у него — деньги. Такие сделки часто случаются, и их даже можно назвать честными.

— Дело не в красоте, которую можно продать, а в утонченности души, которая не продается.

— Что-то ты странное говоришь. По-моему, для аргузия ты слишком образован.

— Я это уже слышал от твоего друга Луки Тариго, — усмехнулся Донато. — Но, кстати, я ведь еще не стал аргузием.