Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть вторая

Все полагают, что это связано с тем, что случилось две недели назад у доктора Хох, учительницы алгебры. Вот уже двенадцать лет она ходит в траурных одеждах по жениху, который пал на Мировой войне. Высокая лента связывает ее волосы на затылке по моде, которая была еще тогда, в дни кайзера Вильгельма. Вся она в полосах, как зебра, благодаря черному и белому цвету. Волосы ее черно-белые, лицо белое, одежда черная. Две недели назад доктор Хох забыла учебник по алгебре и попросила его у Иоанны, которая сидит на первой парте. Ничего не подозревая, дала ей Иоанна учебник, но совсем забыла, что днем раньше сидела она в своей комнате за учебником алгебры, и вместо того, чтобы делать уроки, вырезала из коммунистической газеты головы коммунистических вождей, начиная Лениным и кончая Тельманом, и вложила вырезки в учебник. Можно представить себе выражение лица доктора Хох, когда она увидела эти коммунистические головы среди алгебраических формул! И так белое ее лицо побелело во много раз сильнее, и, не сказав ни единого слова, взяла она Иоанну за руку, и повела к директору. Только там она отверзла уста, и тонким требовательным голосом рассказала доктору Гейзе о коммунистических вождях, поселившихся в учебнике алгебры! Нельзя сказать, что директор так же заволновался, как госпожа Хох. Равнодушным движением он извлек эти головы из учебника алгебры, бросил их в ящик своего стола, и, совершив некоторое усилие, строго сказал: «Политика в стенах школы решительно запрещена!» Но тут же перевел разговор на другую тему, и попросил Иоанну завязать шнурки на ботинках. Затем вернул ее на урок алгебры доктора Хох, и на этом для него и инцидент был исчерпан. Для него, но не для несчастной Иоанны. В тот же день он стала известна всей школе, как коммунистка. И учителя и привратник Шульце не раз бросали на нее враждебные взгляды. И, конечно, все они немилосердно критиковали директора школы доктора Гейзе за проявленную к девочке мягкость.

Наоми уважала директора школы и друга отца доктора Германа. На следующий день после поджога Рейхстага, социал-демократа Германа увели по коридору эсэсовцы… После чего следы его затерялись…

Глава семнадцатая

7.11.60

Гиват Хавива

Дорогая Наоми.

Не перестаю удивляться, как ты экономишь деньги, покупая столько подарков. Очевидно, ты мало ешь и на себя мало тратишь.

Что же касается писем, то посылаю тебе два раза в неделю. У меня много трудностей, о которых не стоит писать. Настроение ужасное. Надеюсь, что все это преодолею. Дити доставляет много хлопот. Забираю ее из дома ребенка в половине четвертого после полудня и возвращаю в половине седьмого вечера. Малышка проявляет самостоятельность и лишена страха. Я ужасно отяжелел. Не хочется покидать дом даже на несколько часов. Да и не хочется оставлять малышку. Много свинца накопилось в душе. Проходит это медленно. Иногда мне кажется, что свинец перейдет во мне в злокачественное заболевание. Только прошу тебя, не огорчайся.

Твой Израиль

Она оставила общинный дом, в котором проживает дядя Зело, хотя старается по мере возможности ему помогать. Старика преследует страх. Он пытается заглушать его коньяком и теряет человеческий облик. Первый раз увидев его пьяным, она испугалась. Совершенно голый, он кричал и буйствовал, ругал последними словами нацистов и все человечество. Память убитой жены и детей, черный дым, восходящий к равнодушным небесам, собственные руки, волочащие мертвые тела мужчин и женщин, младенцев, детей и стариков из газовых камер. Ад Аушвица сводит его с ума. Она преодолела шок, и старается помочь дяде, гладит его, трогает его лоб, пытаясь его успокоить. Возвращается его молодая жена, и тут Наоми становится ясно, что она поит его коньяком и убегает из дома.

«Зачем ты это делаешь? Перестань давать ему коньяк».

«Если я ему не дам, он убьет меня».

Однажды дядя повел Наоми в маленькую комнату при небольшой синагоге в Берлине, и показал потрепанные священные книги, которые были закопаны в землю и поэтому спасены. Хриплым голосом он рассказывал ей, как после войны ползал на костылях по руинам синагоги в Ораниенбауме, сожженной дотла в «Хрустальную ночь», выискивая священные книги Торы. Наоми предложила передать их в музей «Яд Ва Шем» в Иерусалиме.