Королева викингов

— Если у нас есть время. Однако это будет полезно, не так ли? А к осени возвратится отец со своим флотом и своими воинами… и оркнейцы поблизости… не так уж далеко… Решится ли он?

— Я не знаю, — ответила Гуннхильд, глядя в полумрак.

Его голос стал решительнее:

— Ты бросала руны?

Королева промолчала. Да, она делала это и не смогла ничего прочесть. Это было само по себе тревожно, хотя она хорошо знала, что руны часто ошибались.

Харальд нахмурился:

— Это язычество. Как и твои дела с этими ведьмами.

— Оборванными, бездомными, голодными. В них мало силы как для добра, так и для зла.

— Как это и должно быть в христианской стране.

Гуннхильд, прищурившись, взглянула на сына:

— Но ведь ты сам вместе со своим отцом участвовал в жертвоприношении перед отплытием.

— Потому что он хотел, чтобы там был я и остальные. Мы не стали бы гневить его. И, может быть, старых богов… слишком уж сильно. Но хуже, я думаю, было бы отказаться от Христа. — Выражение на лице Харальда стало совсем серьезным. — Мать, я хотел бы, чтобы ты чаще слушала мессу. Не забывай, приближается день святого Иоанна.

— Как тебе будет угодно, — ответила Гуннхильд совершенно ровным голосом. Она устремила взгляд мимо сына, в окно, за которым сеялся мелкий дождь, и куда-то дальше, дальше.

Харальд наклонился к матери:

— Ты считаешь, что что-то не так?

Она чувствовала в этих словах и его тревогу за нее, и его любовь, но звуки доносились до нее смутно, как будто из-за шумной бурливой реки.

— Ничего, — ответила она. — Если мы покончили с делами, то не лучше ли будет спуститься к очагу?

А в себе она ощущала неудержимую дрожь. Скоро должна была наступить ночь летнего солнцеворота, когда боги, призраки, эльфы, духи земли — все обитатели потустороннего мира выходили за его пределы, а мужчины и женщины шли в лес с песнями и заклинаниями, чтобы призывать на землю благословение и просить избавить ее от зла. И если когда и можно было сотворить по-настоящему большое колдовство, то именно в эту ночь.

Она становилась на колени перед Человеком на Кресте, давала подарки его Церкви, молила его о ниспослании наставления и помощи его святых. И ни разу ей не было послано даже сна. Возможно, дело было в ее ошибках. Она не исповедовалась полностью, скрывала свои грехи и не смиряла свое сердце, как ее учили священники. Она не могла этого сделать.

Однажды, только однажды она ощутила благоговейный страх перед ним — когда молодой Брайтнот показывал ей священные книги. И еще нечто подобное она почувствовала, когда капли святой воды брызнули ей на лоб. Но вскоре это прошло. Брайтнот уехал — чтобы служить Хокону, как она потом узнала, Хокону, королю Норвегии. Никто, кроме него, не говорил с нею настолько открыто, не проявлял такой готовности ответить на любые ее вопросы относительно веры. Священники пытались вести такие разговоры с Эйриком и, похоже, кое в чем преуспели с его сыновьями, но они считали, что женщине полагается просто верить.

Да, возможно, она заблуждалась. И все же великий властелин должен был вознаградить своих последователей, как то приличествует истинному величию. Один даровал победу или даровал смерть, но он хотел от своих почитателей лишь жертвоприношений и стойкости, а после смерти принимал их как гостеприимный хозяин в своей Вальхалле, где их ждало веселье вплоть до самого Рагнарёка. Многие в это верили. Но независимо от того, что было истиной, и мужчины и женщины могли оставить по себе бессмертные имена.

Из комнаты под крышей, сквозь дождь и пасмурный полумрак, она как будто видела Мужчину на Кресте и Мужчину на Виселице; но между этими двумя исполинскими сгущениями сидел на корточках Мужчина с Бубном. Гром этого бубна все больше усиливался, а песня влекла за собой.

В ночь летнего солнцеворота она снова отправит свою душу на поиски Эйрика, узнает, как идут у него дела, и принесет ему больше, нежели дают простые пожелания.

XX

Небольшой флигель рядом с домом, прежде принадлежавший помощнику управляющего, теперь был отведен для королевы. В нем была ее личная комната. Гуннхильд отослала прочь слуг, запретив кому бы то ни было приходить сюда, пока она сама не позовет. Такое случалось не в первый раз. Никто не осмеливался обсуждать подобные приказы. А сегодня все были счастливы, так как могли присоединиться к празднующим. И все же Гуннхильд тщательно заперла дверь перед тем, как открыть свой заветный сундук.

До Западной Англии было не так далеко, как до Исландии, но нынче ночью она шлет туда не заклинание, а самое себя. Ей требовалось очень сильное колдовство. Положив в воду сушеные грибы, она занялась другими необходимыми делами. Из-за неплотно закрытых ставней доносились веселые крики, чувствовался теплый дымный запах от очагов, горевших в большом доме. Все это совершенно не касалось ее, значило для нее меньше, чем мотылек, который влетел в окно и порхал вокруг лампы до тех пор, пока не влетел в пламя, где мгновенно сгорел.