Королева викингов

— Ты никогда не обижала меня, — сказала она, — но все же я ни разу еще не видела от тебя такой заботы.

Рагнхильд вздрогнула.

— Ты все время общаешься с неведомым.

— Потому что у меня нет иного выхода.

— А что ты на самом деле делала сегодня? Зачем?

— Это не могло ни в малейшей степени повредить тебе. Скорее, это делалось ради тех, кого я когда-то выносила под сердцем, а ты третья из оставшихся. Я хочу вернуть тебе надежду.

— Именно этого я и боюсь, — прошептала Рагнхильд.

Служанка принесла посуду. Гуннхильд быстро выпила пиво, а потом принялась потягивать мед. Огонь шипел, бормотал и то и дело заволакивался клубами едкого дыма.

— Я не понимаю тебя, — сказала она дочери.

Рагнхильд глядела в тени.

— Ты не сможешь. И никогда не согласишься отступить и смириться.

Гуннхильд протянула руку и накрыла ладонью кисть дочери. Какой маленькой она была, какой холодной.

— У меня был мой мужчина, и я буду бороться за его кровь.

— Да. У тебя все это было. — Рагнхильд высвободила руку. — А что ты собираешься делать сейчас?

— Завтра погибнет много людей, — сказала Гуннхильд. — Может быть, среди них окажется и ярл Хокон. Но, что бы ни случилось, среди них не должно быть твоего брата.

— Ты попытаешься… — Рагнхильд подняла руки; совсем немного, будто собиралась молиться. Ее голос прозвучал хрипло: — Ты убиваешь себя. Здесь уже и так слишком много призраков.

— И это говорит мне дочь Эйрика Кровавой Секиры?

Руки бессильно упали.

— Как ты пожелаешь, мать, — вздохнула Рагнхильд. — А что потребуется от меня?

— Держи своих жалких слуг подальше, — отрезала Гуннхильд.

— Как я делала это прежде. Что ж, лучше всего будет отправиться в кровать.

В свою одинокую кровать, подумала Гуннхильд, в подобие могилы.

— Доброй ночи, — пожелала она, зная, что ее пожелание не сбудется.

Дворовый работник, стараясь не попадаться на глаза, огородил очаг земляной насыпью. Гуннхильд поставила на стол пустой кубок из-под меда, взяла зажженную свечу в подсвечнике и захромала к выбранной ею комнате. В ее голове чуть слышно жужжали пчелы давно ушедших лет. Ей было необходимо то тепло, которое они несли с собой, но пить больше не следовало. Скоро ей предстояло снова покинуть свое тело.

В этой комнате не было очага, и тут царила холодная пустота ночи. Закрыв за собой дверь, Гуннхильд подумала о человеке, которого она положила на вечный отдых под камнями — если, конечно, ему предстоял отдых. Она часто заставляла себя сдерживаться, чтобы не сказать Рагнхильд, что главное знание, которое она, ведьма, ведунья, провидица, смогла получить, заключалось в том, что она не знала, что ожидает за краем жизни, а также каким был бог или какими были боги, от которых отреклась Рагнхильд.

Пусть ее братья одержат победу, снова станут королями — и они возьмут ее к себе, домой. Они найдут ей мужчину, столь же хорошего, как — нет, Эйрик никогда не стал бы ни терпеть подобных капризов, ни пытаться исцелить ее душу — как Аринбьёрн. Тогда, возможно, она когда-нибудь сможет одержать свою собственную победу над теми людьми, которых убила.

Все это пребывало ныне с Рагнхильд и с ее матерью.

Гуннхильд установила свечу на свой колдовской табурет перед распятием. Изображение, около фута высотой, было вырезано из дерева и крепилось снизу к подставке. Большая часть краски и позолоты стерлась за эти тревожные годы, хотя Гудрёд редко извлекал распятие из сундука, в котором хранились вещи, привезенные из Йорка. Почему-то, лишившись краски, фигура стала более напряженной, а пристальный взгляд более строгим. Сын с радостью отдал распятие матери, когда она попросила его об этом, решив, видимо, будто это означает, что мать не станет заниматься тем, чего он боялся.

Странная улыбка скривила рот Гуннхильд, прежде чем она опустилась на колени, сложила руки перед собой и проговорила в тишину:

— Господь наш Христос, Сын Марии, единый с Отцом и Святым Духом, сошедший на землю, чтобы мы смогли познать правду, умерший, чтобы искупить наши грехи, и восставший из могилы, чтобы мы могли жить вечно в близости Твоей… — Так молился Брайтнот, и так он учил ее молиться. (Его образ проскользнул в ее сознании.) — …Услышь меня. Завтра король пойдет на войну за Твою веру. — Вообще-то в основном за свои интересы, но об этом можно умолчать. — Я взываю к Тебе, чтобы Ты вместе с ним защитил веру. Тогда люди увидят, что ты настоящий Бог, высший из высших, и пойдут к тебе. — Во всяком случае, некоторые пойдут, а за ними их сыновья и внуки. — Если же все закончится не так, то они будут продолжать поклоняться тем богам, которые поддерживают врагов королевского дома. Что бы ты ни решил сделать со мной, знай, что я приложу все силы, чтобы помешать беззаконию исказить облик мира. Достаточно. Аминь.

Преодолевая боль в бедрах и пояснице, она поднялась на ноги. Если Христос был тем, чем его считали христиане, то он должен был все предвидеть. Но при произнесении вслух все приобретало иную силу, начинало действовать колдовство слов и рун.