Королева Виктория

В январе, не перенеся повторной операции на мочевом пузыре, в котором обнаружили камень «размером с абрикос», умер Наполеон III. Виктория, которая послала к нему своих лучших хирургов, сразу же написала Евгении письмо с соболезнованиями. Когда бежавший в Англию Наполеон III нанес ей визит, она нашла его сильно постаревшим, но не утратившим своего шарма. Чтобы не спровоцировать дипломатический конфликт с молодой Французской республикой, она не могла присутствовать на его похоронах. А Берти намеревался на них быть. В конце концов королева присоединилась к мнению правительства, возражавшего против этого шага. Тысячи бонапартистов прибыли из Франции в Чизлихерст, и существовала опасность какой-нибудь политической провокации. Альфред или Кристиан Шлезвиг-Гольштейнский могли бы заменить его. Но Берти не скрывал своего возмущения: «Это обычная справедливость — воздать последние почести великому человеку, отошедшему в мир иной». И отправился на похороны вместе с братом и зятем. Все его парижские друзья собрались вокруг набальзамированного тела императора. На следующий день, 15 января, десять тысяч человек, два маршала, семь адмиралов, пятнадцать генералов, восемь послов, тридцать пять префектов и сто девяносто французских парламентариев шли за его гробом. Они привезли из Франции по горсти земли, чтобы Наполеон III покоился не только в английской, но и в родной земле. Кто-то крикнул: «Да здравствует император!» Но шестнадцатилетний принц, сын императора, оборвал кричавшего словами: «Императора больше нет, нужно кричать: “Да здравствует Франция!”»

Виктория попросила у Евгении что-нибудь на память об усопшем, и та прислала ей «походные часы» Наполеона III. Спустя несколько дней королева нанесла Евгении визит вежливости, чтобы принести ей свои соболезнования. Помолившись с Беатрисой в маленькой часовне и оставив там два траурных венка, она поднялась на второй этаж в будуар к Евгении, и та рассказала ей о последних минутах жизни низложенного императора.

Юный Луи-Наполеон учился в военной школе в Вулидже. Это был бледный, меланхоличный, довольно красивый юноша. Королева решила взять его под свою опеку. Она была искренне привязана к нему, и он платил ей тем же. У нее даже была мысль выдать за него замуж Беатрису! Когда он вместе с матерью приехал в Осборн, она усадила его за столом рядом с собой. Обед в компании с королевой для всех был тяжким испытанием. А Луи-Наполеон весело и без умолку болтал со своей венценосной соседкой. Когда его спросили, не вызывает ли у него отвращения общение с ней, он удивился: «Боже мой, конечно, нет! Почему это должно вызывать у меня отвращение? Мы очень любим друг друга». Понсонби позже скажет: «Лишь два человека на свете осмеливаются подтрунивать над королевой: Браун и сын французского императора».

В начале этого, 1873 года Виктории было почти пятьдесят четыре года, и окружающие с трудом узнавали в этой маленькой, грузной женщине в черном, чем-то похожей на гриб, очаровательную модель Винтерхальтера, чье полотно почти целиком занимало одну из стен в столовой Осборна. На нем были изображены королева и принц-консорт в окружении улыбающихся прелестных детишек в белых кружевных рубашечках. Идиллическое семейство вокруг юной, счастливой матери. Но не только внешность, ее характер тоже претерпел значительные изменения в худшую сторону. Вместо того чтобы поддерживать Беатрису и заботиться о ее образовании, она постоянно придиралась к дочери. Прикрываясь тем, что следует наказам Альберта, она превратилась в цензора своих сыновей и постоянно распекала их без всякой жалости, тогда как сама на пару со своим Брауном, которого все они ненавидели, разыгрывала постыдный спектакль, в котором исполняла роль пренебрегающей своими обязанностями государыни и скандально ведущей себя матери.

В январе через ее посольство до нее дошли слухи, что русский царь согласен выдать за Аффи свою дочь Марию. Тогда как все остальные поздравляли принца, Виктория выказывала по этому поводу лишь раздражение. «Это настоящее преступление», — написала она Вики. Россия никогда не была союзницей Англии [109], а Романовых королева считала просто «плутами». Что до ее будущей невестки, то она наверняка получила дурное воспитание в духе этой «русской, наполовину азиатской культуры». Ей была невыносима сама мысль, что свадьба ее сына состоится в Санкт-Петербурге и будет освящена православной церковью. Она уже представляла себе Кларенс-хаус, резиденцию Аффи, «битком набитым грязными бородатыми попами».