Королева Виктория

Мне казалось, что меня ему недостаточно. Мы были женаты только несколько недель. Он не должен был бы так отчаиваться… Странная мысль закралась мне в голову: я была пылко влюблена в Альберта, но отвечал ли он мне таким же чувством?

Сначала мне казалось, что все восторженно восприняли мое замужество. Но вскоре я стала замечать, что, оказывается, есть и недовольные. Огорчительно было то, что они не пытались скрыть своего отношения к произошедшему. Я очень расстроилась, когда герцогиня Кембриджская отказалась встать, когда пили за здоровье Альберта на ужине у вдовствующей королевы. Об этом тут же заговорили. Это было типично для королевского семейства. Они всегда опасались, что кто-то может взять над ними верх.

В газетах появились карикатуры, изображавшие Альберта под каблуком у жены; на других его представляли интриганом, радовавшимся тому, что он получил 30 000 фунтов вместо жалких 2500. Кобургов изображали тщеславными, жадными людьми, пробирающимися во все королевские дома Европы.

У меня возникло естественное желание это прекратить, и я обратилась к лорду Мельбурну.

— Мы гордимся свободой прессы в нашей стране, — сказал он. — Народ не потерпит никакого вмешательства.

— Но это жестоко, — возразила я, — и несправедливо.

— Увы, люди, занимающие высокое положение, должны ожидать подобных выпадов.

— Почему?

— Потому что они представляют собой удобную цель. Публике это нравится. Они покупают газеты не для того, чтобы убедиться, что все идет как положено. Им это было бы скучно.

— Это очень прискорбное жизненное наблюдение.

— Жизнь часто бывает печальна. Забудьте об этом. Скоро это прекратится.

Ничего нельзя было долго скрывать от Альберта. Он все замечал. Он уже отметил, что дела во дворце были поставлены не так, как следовало.

— Мой милый Альберт, — сказала я, — тебя не должны обижать эти глупые люди.

— Я вижу, что многим не нравлюсь. То меня критикуют как бесполезного дурака, повинующегося своей жене, то как хитроумного проходимца.

— Если бы они знали, какой ты замечательный! В свое время они поймут. Мы должны быть терпеливы. Он пристально посмотрел на меня и сказал:

— О да, мы должны быть терпеливы. И я поняла, что он обращался не столько ко мне, сколько к себе.

— Тебе не кажется, что наши вечера… довольно скучны? — сказал мне как-то Альберт.

— Нет, — отвечала я. — Я люблю вечера, когда мы вдвоем, а ты разве нет?

— Я думаю, мы должны приглашать ко двору интересных людей.

— Но люди, которые нас окружают, и есть наш двор.

— В Розенау мы приглашали писателей, ученых, художников…

— Мне такие люди не нравятся. Они говорят о том, чего я не понимаю.

— Ты можешь научиться и найдешь их очень интересными.

— В Розенау очень небольшой двор, это совсем другое дело.

— Твой дядя Георг IV приглашал таких людей.

— Его считали очень вульгарным. Он был непопулярен, ты знаешь.

— У него, должно быть, собирались очень интересные люди.

— А мне казалось, что ты счастлив. Он нежно поцеловал мне руку.

— Моя маленькая, ты — прелесть, но мне просто не хватает других занятий.

— Милый Альберт, как тебе может чего-нибудь не хватать?

— Видишь ли, у тебя твоя работа, бумаги, беседы с премьер-министром. А я… я просто так. Я бы хотел помогать тебе.

— О как ты добр! Но ты же знаешь, сколько обязанностей у королевы — мне приходится обсуждать государственные дела, принимать решения, подписывать различные документы.

— Я хочу, чтобы ты поняла — я здесь, чтобы помогать тебе.

— Милый Альберт!

Я подумала, что у него действительно нет никаких обязанностей, а Альберт был не из таких людей, кто жил только развлекаясь.

Приехал лорд Мельбурн и привез мне на подпись бумаги. Мне пришла одна мысль, и я позвала Альберта. — Дорогой, — сказала я. — У меня есть работа. Ты мне не поможешь?

— С огромным удовольствием, — отвечал он с просветлевшим лицом.

— Вот и чудесно. Пойдем в кабинет. Он сел рядом со мной.

— Что это за бумаги? — спросил он, взяв их. Я осторожно забрала документы из его рук.

— Их принесли мне на подпись.

— О да, я понимаю. Но каково их содержание?

— Я обсудила все с лордом Мельбурном. Мне осталось их только подписать. Протянув ему промокательную бумагу, я сказала:

— Вот, мой милый, я буду подписывать, а ты промокать.

Я поставила свою подпись и пододвинула лист Альберту. Я не могла понять выражения его лица, но мне показалось, что в нем было заметно некоторое раздражение, которое он тщательно сдерживал.

Вскоре я стала чувствовать себя плохо, меня тошнило, особенно по утрам. Лецен наблюдала за мной с понимающим видом.

— Может ли это быть? — сказала она. — Так скоро? Мне пришла в голову мысль, от которой я пришла в ужас, — я беременна. Пожалуй, этот страх можно объяснить тем, что тогда материнские чувства не были мне свойственны, и перспектива иметь детей испугала меня. Я думала больше о предстоящих мне испытаниях, чем о результате. Я любила детей, когда с ними можно было разговаривать, но к младенцам у меня никаких чувств не было.

Разумеется, я понимала, что должна исполнить и этот долг королевы — иметь детей. Но мне не хотелось думать об этом… во всяком случае пока.