Королева воинов

Полибий передернул плечами и, казалось, собирался что-то сказать, но Клавдий продолжил:

— Я иду на бриттов не для того, чтобы умилостивить Сенат, а чтобы поднять свой авторитет у народа Рима. Завоевав дикарей и варваров, я стану героем для своих людей, таким же, как Ю-юлий и Ав-вгуст.

Он снова начал заикаться, сжал кулаки и ударил себя по бедрам. Это как-то помогло. Но что действительно раздражало императора, так это дерзость Полибия. В конце концов, философ или нет, но он — всего лишь бывший раб.

— Достаточно уже того, что сенаторы отказываются обедать со мной, и я вынужден отправиться в почти что добровольное изгнание из-за всех этих заговоров. Но я приблизил тебя, Палланта и Нарцисса, сделал вас советниками, подняв куда выше вашего прежнего положения, и ты больше, чем кто-либо, должен уважать меня. Особенно потому, что все здесь, кроме меня, ненавидят вас из-за того, что вы — греки.

— Клавдий, я уважаю тебя, почитаю твой ум, воображение и то, что ты каким-то образом смог выжить в самой убийственной семейке за всю историю мира; но будешь ли уважать меня ты, если все, что я буду делать, — это отвечать на твои дикие планы: «Да, цезарь!» и «Нет, цезарь!»? И эта твоя затея — отправиться по следам Нарцисса после того, как он только недавно был направлен на подавление волнений армии в Галлии — безумство. Как будто твое здоровье позволит тебе отъехать далеко от Рима! Но это еще не все. Твой план — добраться до Британии, где мужчины и женщины носят звериные шкуры и раскрашивают лица синим, — полнейшая чушь. О боги! Чтобы император Рима отправлялся куда-то на край земли, в стремлении оставить там свой след?! И что самое плохое — ты собираешься поставить на время во главе империи Луция Вителлия, этого вечно пьяного льстеца… Это же чистое сумасшествие!

— Довольно! — заверещал Клавдий. — Я терплю, когда ты критикуешь меня или грубишь, если это в моих интересах. Но ты абсолютно не имеешь права порицать Луция Вителлия, моего дорогого друга и помощника!

— Пьющего помощника, цезарь, — заметил Полибий. — И человека, который лизал задницы Тиберию и Калигуле. Он был самым первым римлянином, который поклонился и поцеловал землю, когда Калигула провозгласил себя богом. Даже этот треклятый Сенат тянул несколько дней, выказывая свое несогласие. Только не Луций! Он орал «О, великий и могущественный бог Калигула!» в каждом коридоре!

— Он был прекрасным наместником Сирии, — сказал Клавдий. — Вспомни, как он подавил недовольства иудеев, сместив этого жестокого безумца Понтия Пилата и его соправителя Каиафу. Иудеи и та новая секта, христиане, могли распространить смуту до Египта, если бы он не действовал с умом и решимостью. Это была опасная ситуация для всей империи, но он справился великолепно.

— Как же, справился… А еще создал нам огромную проблему с христианами и евреями здесь. Он был благороден в провинциях, но когда вернулся сюда, все изменилось. Похоже, он просто мечтал поддаться порче и коррупции, которые пронизывают все в Риме, едва только въехав в городские ворота. И теперь он здесь, во дворце, и каждую ночь вы ходите по отвратительным тавернам и публичным домам, пьете, играете в азартные игры и забавляетесь до утра… Что за пример подает цезарь своим людям?

Император Клавдий вздохнул и уселся на стол. Он не любил спорить со своими советниками, единственными людьми во дворце, которым полностью доверял, и больше всего с Полибием, гением, рожденным в Греции, советы которого он особенно ценил с того самого момента, когда в день убийства Калигулы неожиданно обрел власть. И ему нравилось, что греки звали его «цезарь», чего не хотел делать ни один из сенаторов.

Сенат до сих пор считает его узурпатором, потому что двумя годами раньше его избрали солдаты, убив перед этим Калигулу и всю его семью, и хотя на словах сенаторы почитали императора, любой из них всадил бы ему кинжал в спину, если бы только смог потом спастись. Клавдию пришлось заручиться поддержкой преторианцев и остальной части армии и, несмотря на свою не слишком большую сообразительность, он стал самым сильным человеком во всем Риме. Для всех, кроме, конечно, его жены Мессалины.

— И тем не менее, Полибий, мне необходимо добиться большой военной победы, чтобы укрепить свой авторитет как в народе, так и в Сенате. А при моем слабом здоровье я не могу сравняться с Юлием, Октавианом или даже Тиберием. Люди смеются надо мной, когда я ковыляю по улицам, передразнивают меня. Чтобы заручиться любовью и уважением народа, мне нужен военный авторитет, а он приходит от славных битв и побед.