Королева войны

Эневен понимал страдания рыцаря, который, стоя у края могилы, не мог поручиться за близкого ему человека. Ибо Онес все же был интриганом, человеком упрямым, а нередко мелочным и несправедливым. Младший брат, бывший лишь исполнителем его воли, ничего не мог знать наверняка. Так, как он и сказал, у него не было ничего, кроме веры. Никто из стоявших вокруг не мог счесть этого достаточным. Каждый из этих рыцарей хотел бы иметь возможность ручаться за своих близких, и почти никто на это бы не отважился.

— Ты даже не знаешь, кто ты, Кенес… — с горечью проговорил Эневен. — Ты должен сегодня стоять рядом со мной, ибо ты рыцарь королевы, ты носишь имя первого среди всех, кто ей служил. Настоящая война только началась. Я бы не стал развязывать ее только из-за смерти сына.

Где-то вдали еще шел какой-то поединок. До ушей воинов доносился негромкий лязг мечей, ударявшихся о доспехи и щиты. Никто не знал, о чем говорит вождь Ахе Ванадейоне. Вернее, почти все догадывались о чем, но никто еще не знал — о ком. Ходившие по Дартану слухи ничего не преувеличивали. Они предлагали лишь ждать крайне необычных новостей.

— Смерть моего сына… — глухо произнес Эневен и неожиданно поднес руку к лицу, коснувшись глаз стальной перчаткой. — Смерть моего сына — это мелочь. Это говорит отец, который только что отомстил за смерть своего единственного наследника и преемника. Мой сын был одним из нас, рыцарем королевы, который первым отдал жизнь за ее дело. Я знаю, кому служу, и вы также имеете право это знать! — воскликнул он, обводя вокруг острием меча. — Клянусь памятью моих великих предков, я покажу вам сегодня величайшее дело, какому может служить дартанский рыцарь! Кенес, там стоят твои отряды. Возвращайся к ним! — крикнул он. — Забирай тело брата и возвращайся!

— Я вернусь.

Рыцарь медленно поднялся с земли. Кровь струей потекла вдоль раненой руки, стекая в стальную рукавицу и капая на истоптанный луг.

— Мои рыцари, — сказал Кенес, — отомстят за смерть всех товарищей, которые полегли в этой войне, я же снова буду искать отмщения за смерть брата. Мы будем сражаться до полудня. В полдень, когда ты услышишь звук рогов, все оставшиеся в живых сдадутся в твои руки, Эневен. И тогда — пощади безоружных, отнесись с уважением к своим пленникам. Рыцарям, которые не отступили перед втрое более сильным врагом.

— Да будет так.

— Но если я останусь в живых, я пожелаю знать, за что я на самом деле сражался и почему проиграл эту войну. Я пожелаю узнать, что означают твои слова, какому делу и кому ты служишь. Ты должен будешь доказать мне, что ты не безумец, Эневен. Ты должен будешь доказать это всем.

— Я докажу. Я скажу, кому и почему служу.

Оруженосец Кенеса привел коня своего господина.

— Тогда, Эневен, еще раз докажи мне сегодня, какая кровь на самом деле течет в твоих жилах. Я хотел бы знать, что Онес… что мой брат, великий человек и рыцарь, заблуждался и ошибался насчет тебя. Но сперва я еще раз потребую твоей жизни. И жизни всех, кто служит под твоими знаменами.

Раздирающий уши лязг оружия, которым сопровождались до этого поединки на лугу, был ничем по сравнению с грохотом, с которым столкнулись две линии закованных в броню всадников. Треск ломающихся копий, звон наконечников о доспехи, стон ударяющегося о щиты железа, ржание и храп лошадей и, наконец, крики людей — все это слилось в песню, которую наверняка хотела бы послушать армектанская госпожа смерти и войны. Присутствовала ли она в небе над Дартаном и смотрела ли на поле боя под Вемоной? Понравилось ли ей подобное сражение, напоминавшее о днях давней славы королевства, которому было отказано в величии в мире моряков, горных разбойников и степных всадников? Сыновья равнин принесли в Дартан другую войну, в которой не было места величию. Возможно, бездушные армектанские легионы, состоявшие из ходячих машин для сражений, бились мужественно и с честью, но это было другое мужество и другая, совсем другая честь. В безжалостной войне на истребление, ведшейся с мыслью об уничтожении врага, тонули как рыцарские жесты, так и обычные человеческие чувства, порывы великих сердец. Армектанцы, вопреки тому, во что они верили, служили не войне, но насилию, смерти и гибели. Они умели быть великодушными лишь тогда, когда гасло всяческое сопротивление, а вражеские армии превращались в толпы невольников. Но может быть, именно так и следовало сражаться? Возможно, отношение к войне как к торжественной забаве для благородных и мужественных наносило ей оскорбление? Может быть, и в самом деле невозможно было подобрать с поля боя ничего, кроме растоптанной жалости, остатков веры в победу и унижения побежденных?

В бой вступила вторая линия отрядов Ахе Ванадейоне. У Асенавене второй линии не было. Никто не мог поддержать окровавленных, сражающихся уже не за победу, а за жизнь рыцарей его благородия К. Б. И. Кенеса.