Королева воздушного замка [СИ]

Кродор обернулся — и Шантия на всякий случай прикрыла глаза: людского вождя, если он вдруг пожелает уединиться, не смутит ни слабость, ни присутствие постороннего. Но вместо знакомых грубых ласк он лишь погладил её по голове — и прошептал:

— Можешь не трястись. Может, кто и бросает бастардов, но я не из таких. Конечно, твой сын не будет знатным, но я позволю ему служить, как достойному воину. Если родится дочь — я найду ей супруга.

Не сразу дошёл до Шантии смысл его слов. Толстый варвар покачал головой и забубнил себе под нос:

— Возможно, имеет смысл временно приставить к ней служанку — в случае слабости рядом должен быть кто-то, кто окажет помощь, иначе в опасности и её жизнь, и ребёнка…

Шантия широко распахнула сверкнувшие отчаянием глаза — и закричала.

Путь пламени. Глава III

Незрячие Сёстры часто воспевали женщин, утверждая, что именно в них менее всего оставил свой след Антар: нет в них безумной ярости и гнева, и именно из их чрева является новая жизнь. Они учили: женщина не умеет ненавидеть.

Шантия посмотрела на свой живот и слегка ткнула пальцем, не ощущая пока никаких перемен, кроме чрезмерной слабости. Порой, ещё совсем девочкой, она представляла себя женой и матерью; тогда всё это казалось счастьем, далёким и оттого недостижимым.

Но нынешнее состояние больше походило на проклятие или тяжёлую болезнь, чем на грядущее счастье. Будто унизанный со всех сторон колючками червь свернулся в висках, порой сползая вниз, к шее и позвоночнику. Пальцы стали холодными и липкими, и никак не могли удержать иглу. Может, на самом деле мать с отцом лгали, говоря, что она принадлежит к эльфийскому народу? На самом же деле она одна из тех морских дев, о которых рассказывают легенды. Рождались они из волн, в которые случайно попадала малая огненная искра; приходили морские девы в прибрежные деревни и города, и там становились жёнами местных мужчин. Но дышать они могли лишь до той поры, пока не зародится в них новая жизнь: всё тепло от единственной искры они отдавали новорожденному сыну или дочери.

Потерянная дочь островов сжала руки в кулаки: нет уж, больше никаких печальных сказок. Нужно постараться — и припомнить всё, что говорила матушка. Когда-то она рассказывала, что пела песни своим детям ещё до того, как они покинули утробу; зажмурившись, Шантия попыталась пробудить в памяти слова хотя бы одной колыбельной. Но вместо воспоминаний быстро явилась злость и горечь: разве стала бы её мать петь для ребёнка, отец которого — порождённое Антаром чудовище?! Ярость искала выхода — и она стукнула себя по руке: нельзя, нельзя ненавидеть. Вдохнула сырой воздух, уже несущий дыхание будущей весны, и закрыла глаза. Не во дворе замка она вовсе, нет, а на родном берегу, отчего-то укрытом туманом. Именно там она когда-нибудь проведёт за руку своего сына или дочь, чтобы рассказать о приливах и отливах, о том, что порой штиль куда опаснее штормового ветра…

Пусть шумит ночной прибой,
Пусть гроза гремит,
Спи, мой милый, мой родной,
Мама защитит…

С каждым словом — всё громче и громче, пока невинная колыбельная не переросла в крики, не слилась с ветром, от которого снаружи гнулись и ломались деревья. Сердце колотилось часто-часто, но отнюдь не от избытка нежности и любви.

— Что, трясёшься, девочка? Не боись. Быстро пройдёт.

Пора, пора уже привыкнуть, что не бывает в замке уединённых мест: повсюду сыщется тот, кому найдётся до тебя дело. Конечно, теперь стражники нет-нет, да и поглядывали на неё без прежней злобы: одно дело — прикончить иноземку, другое дело — дитя своего правителя.

— Это ведь мой ребёнок тоже, — прошептала Шантия. — Я должна буду любить его.

— С какой стати твой-то? — Ирша склонила голову набок и прищурилась, как это умеют делать только варварские женщины — с нескрываемым презрением. — У меня вон двое сыновей было, и дочка ещё. Один мальчонка помер, второго в малолетстве в город отослали, а дочку, как девять стукнуло, замуж продали. И где тут я, а? Не было меня. Ты потерпи, и твоего заберут.

Она смотрела на взрослую женщину, чьё лицо, подобно лицам многих людей, казалось наспех высеченным из дерева — и молчала. Отчего-то сложно представить её, сильную, широкоплечую и походящую на дубовый ствол — какой? Молодой? Испуганной? Беременной?

— Я не хочу, чтобы моего ребёнка забирали, — с нажимом повторила Шантия. Ирша лишь фыркнула и сплюнула:

— Хоть бы не врала! Думаешь, будешь твердить, и поверится как-нибудь? Заберут-заберут, я тебе точно говорю. Ещё спасибо Кродору скажи: другие-то, как невест найдут, бастардам по горлу ножом — чирк! И закопают, хорошо, не собакам швырнут. И матери порой бывают… возьмут младенца, и шею ему, как курёнку — раз!

Где же, где же злоба, когда она должна быть? Шантия закрыла глаза, пытаясь отыскать тот прежний комок из игл и огня — и не могла. Руки затряслись. Вздёрнув подбородок, она воскликнула:

— Я не такая, как они! Это будет мой ребёнок, и только мой… я…