— А, вот и тебе стало страшно, шлюха! — зарычал он в ответ, и она обрадовалась — обрадовалась его голосу, обрадовалась даже этому оскорбительному слову, — перед ней был здоровый человек, не безумец. — А мне не страшно? Я тебе уже битый час толкую о том, что происходит сейчас, этой ночью, а ты… ты лежишь, как кукла, и помнишь наставления отцов-иезуитов, ты шпионишь! Крепко же они вбили их в тебя, если их даже плетью не выбьешь! Ну и отлично, я сам больше всего люблю шпионов! Мне не мешает твой шпионаж! Но сегодня у меня раскололась душа, мне надо кому-то выкричаться… прах тебя возьми, потом пиши все в своих донесениях, но сейчас-то я хочу видеть живого человека, а не куклу! У меня сегодня все сердце вывернуто наизнанку! Ты думаешь, я собираюсь каяться? Как бы не так! Да и кому? Господу Богу? Если он есть… — Паэна Ластио перекрестилась… — да я на его месте не стал бы и слушать такого грешника! На мне ни одного светлого пятнышка нет! А звать священника — ах, отче, confiteor [87]… ну уж нет! Он либо дурак — а на что мне дурак? — либо не хуже меня негодяй, как Чемий, либо шпион, как твои отцы-наставники. Я предал королеву! Вот что я сделал! И не говори мне, что я не знал этого до сего дня! Все знал! И все сделал, чтобы довести вот до этой ночи! Я не щадил ее!.. Я…
Тут он снова запнулся. Паэна Ластио проглотила клубок.
— Ты ненавидел ее? — спросила она тоненьким голоском.
— Не твое дело! — грубо рявкнул он. — Ах, Чемий, старый крокодил! Как мы с ним работали! Какой spectaculum с интердиктом мы разыграли!.. Этого блаженного дурака Гроненальдо не надо было и манить в силок, сам пошел… ему бы вообще в кресле сидеть, а не политикой заниматься… Мы со старцем надули решительно всех! И что же?! Сделал свое дело — и уходи?! Теперь мы тебя уничтожим!..
— Джузеппе, caro mio, — сказала Паэна Ластио, — ты чувствуешь опасность, я же вижу.
Он подошел и сел рядом с ней.
— Да, — сказал он так же просто, по-человечески, — я чувствую опасность. Скажу больше: когда я спускался по лестнице, я воочию видел себя на эшафоте. Как будто кто-то гравюру держал передо мной, такую четкую, с резкими тенями: Лианкар на помосте, и все смотрят на него. Никогда прежде не видел таких снов с открытыми глазами. И я испугался. И ты… и ты тоже наконец-то испугалась… Теперь мы поймем друг друга… Иди сюда…
Она прильнула к нему, он обнял ее и коснулся губами ее соленых ресниц.
Пробило три часа. Они вздрогнули оба — как одно существо.
— Джузеппе! — вдруг вскрикнула она. — Гляди, светает!
За окном было еще темно; но чернота сменилась густой синевой. Герцог Марвы сказал:
— Ей осталось полтора часа… Между четырьмя и пятью…
Она поежилась. Теперь она ждала рассвета, как соучастница. Он погладил ее вспухшую спину под пеньюаром.
— Очень больно?
— Нет, caro mio, нет…
Он смотрел в окно, знакомо прищурив глаза. Он думал о будущем.
— Ты права, донна: никаких реальных обвинений они против меня не имеют, одну ненависть. Ну, за это я с ними поквитаюсь… Мы устроим им бомбу погромче интердикта…
Паэна Ластио улыбнулась:
— Ты уже говорил о ней с Финнеатлем?
— Что?.. Нет, не говорил. Просто мы с ним одинаково думаем… А он что говорил тебе, ну, признавайся, шпионка…
— Он велел мне найти ее, и я на днях узнала, где она…
— Как ее зовут, я забыл?
— Ее имя Бригита д'Эмтес.
— Мне, право, жаль, что я не смог познакомиться с ней…
— Боже упаси… Она просто-напросто отбила бы тебя у меня…
— Отбил же тебя Финнеатль у меня…
— Ну,
— Ты очень мила. Так что же предлагает Финнеатль?
Паэна Ластио, обняв его, зашептала ему в самое ухо. Лианкар слушал, одобрительно хмыкал. Синева за окном уходила вверх, наливалась бледным, зеленоватым светом зари.
Ночь прошла, и Лианкар остался Лианкаром.
Глава LXV
SOTTO VOCE [88]
Motto:
«Я уже умерла? Или нет еще? Это моя рука. Коснусь ею лица. Нет, наверное, я еще жива. Где я — в постели…»
Жанна осторожно приоткрыла глаза и увидела каменный сводчатый потолок.
«Я не знаю этой комнаты. Вся каменная, как в Тралеоде».
— Эльвира!.. Эльвира, где же ты?..
Вдруг Жанна резко поднялась в постели. Стол, два кресла, полога над постелью нет. Две двери, одно окно, на нем решетка, за ней — темно-синее вечереющее небо.
Это Таускарора?
Она соскочила на холодный пол, подбежала к окну. Там была бездна, и глубоко внизу — острые крыши.
Да, это Таускарора. Тюрьма.
«Все, что случилось, — это правда, не сон. И я действительно осталась жива. Мне холодно стоять босыми ногами на полу.
Зачем же я тогда не умерла?»
Жанна вернулась к постели, легла, укрылась. Она вспомнила все. «Да, он умер. И Эльвира… ее тоже нет. Я осталась одна».