Королевская аллея

В то время как Голо Манн, чей лоб повлажнел от пота, заметил с противоположного конца стола уголок своей брошюры, торчащий из-под отцовской салфетки, его сестра напрасно пыталась совладать с собой. Позволив кельнеру забрать ее лишь наполовину опустошенную суповую чашку, она прошипела отцу, проигнорировав возмущение сидящего рядом с ним историка: «Как ты мог? Подать ему руку! Теперь он еще и прибавки к пенсии потребует». Эрнст Бертрам примостился на самом углу стола. Костюм он, похоже, позаимствовал из лавки старьевщика. Галстук определенно смахивает на половую тряпку. Бывший советчик Томаса Манна, сгорбившись, жадно черпает ложкой суп. Молодые люди, его соседи, не понимают, откуда взялся этот старик. Глаза бывшего профессора, за стеклами очков, периодически вспыхивают. Они вбирают в себя блестящее общество, взгляд ненадолго задерживается на Клаусе Хойзере и индонезийце, чтобы потом снова прилепиться к Томасу Манну Тот, после их состоявшейся-таки, пусть и мимолетной, встречи, занят разговорами с другими людьми. Но его слова все еще звучат в ушах Бертрама: «Старый товарищ! Ты когда-то сделал ставку на душегубов, а не на жизнь. Но теперь верх должно одержать милосердие. Займи свое место за столом».

Анвар Батак, собственно, не хотел пить вино, никогда больше; но поскольку белые люди чокались, кругом царило оживление и даже Клаус одним махом осушил бокал, он тоже поднял руку, когда увидел приближающееся к нему горлышко бутылки. Отдохнуть он сможет через несколько недель, покачиваясь в гамаке. И тогда все здесь присутствующие — если, конечно, они об этом узнают, — будут ему завидовать.

Главный гость почти не притрагивается к еде. Его дочь обсасывает косточку с мясом косули. Сын комкает салфетку. Клаус время от времени оглядывается, смотрит куда-то мимо родителей… будто он завис внутри миража, мерцающего обманчивыми картинами. Поверх букета цветов он несколько раз, очень быстро, обменялся взглядом с писателем; но никаких внятных сообщений в брошенном издали взгляде не прочитаешь. Долетают до него (и тут же опять теряются) обрывки чужих разговоров, сверкает ожерелье певицы, приближаются вплотную ароматы летней ночи — ирреально-соленые, словно морской бриз, с криками чаек, с хлопающими на ветру вымпелами вдоль пляжа, с шорохом набегающих волн, — и песок липнет к коже, и босые ноги оставляют расплывчатые следы, и малышня забавляется с ведерками, полными ракушек, и кто-то дремлет в шезлонге, и течение может внезапно затянуть вниз, под пенные гребни волн, к дрейфующим водорослям. Не заплывать далеко! Здесь так легко обмануться. В непредсказуемом месте может возникнуть засасывающий водоворот…

Внезапные аплодисменты. Потому что Томас Манн поднялся. Статс-секретарь Лойбельт, хоть он всего лишь представитель министра по делам культов Шютца^{489}, воздевает указательный палец, призывая свою половину стола к порядку. Писатель разворачивает лист бумаги. Один из кельнеров, как бы воплощая в себе всеобщее благоговейное внимание, застыл перед вращающейся дверью, ведущей на кухню.

— В этом мгновении жизни (нобелевский лауреат откашлялся, и вслед за ним закашлялись другие) для меня заключено нечто глубоко волнующее.

Присутствующие задумались над смыслом сказанного. Золотая оправа писательских очков сверкнула.