Королевская аллея

А дочка! Своей диффузной идентичностью, которую и не пытается скрыть, она приводит людей в замешательство, оскорбляет их нравственное чувство. Актриса в прошлом, потом организатор кабаре, гражданка Великобритании (благодаря браку с одним английским поэтом)^{109}, военный корреспондент Союзников, автор детских книжек; женщина, которую американцы вынудили уехать из страны из-за будто бы проявляемой ею симпатии к коммунизму^{110} и которая, предположительно, придерживается шокирующе либеральных взглядов, судя по ее многочисленным любовным романам как с мужчинами, так и с женщинами; когда-то давно, в «ревущие двадцатые», она состояла в браке с Густафом Грюндгенсом^{111} — будущим генеральным интендантом театра в Дюссельдорфе, а в то время абсолютной звездой дюссельдорфской сцены… Если теперь, не дай бог, бывший супруг неожиданно встретится с бывшей супругой (потрясающий Гамлет^{112} — с этой новой Розой Люксембург; любимец Геринга — с самой ярой подстрекательницей к борьбе с нацистским режимом; Мефисто^{113} — с Мефистой)… то скандала точно не избежать, примирительных объятий от этих двоих не дождешься… Хвала Господу, что Грюндгенс, король сцены, на время театрального фестиваля всегда старается уехать куда-нибудь подальше с людьми из своего ближайшего окружения: отдохнуть, например, на Капри или еще каком-то столь же приятном острове…

Лед должен быть сломлен, что-то должно быть сказано. Ведь, в конце концов, трудно представить себе более важное для города событие, чем когда посланец культуры и чиновники управленческого аппарата чистосердечно встречаются друг с другом. Если, к примеру, партия культуры — в порядке предварительной беседы — потребует уменьшения бюрократизма, вообще дружественной близости к горожанам, поощрения интереса к чтению в рабочих кварталах, то такое вот утреннее мероприятие и в этом плане открывает новые перспективы…

— Глубокоуважаемый господин доктор Манн, милостивая госпожа Манн и с не меньшей радостью приветствуемая нами госпожа… (Антон Гоккелн запнулся, он никак не мог припомнить фамилию ее английского супруга, возможно все еще вирулентного)… являющаяся дочерью и опорой нашего гения! (Ему-таки удалось свести концы с концами.) Город Дюссельдорф, куда вы, вероятно, только по чисто географическим причинам приехали чуть позже, чем в Кёльн, соперничающий с нами, что не мешает нам высоко его ценить; Дюссельдорф, куда вы приехали, чтобы оказать нам честь своим искусством, чтобы хоть на несколько часов превратить наш город в центр европейской духовности: так вот, этот Дюссельдорф на Рейне — который уже неоднократно становился подмостками для расцвета искусств, происходившего, например, под эгидой нашего курфюрста Яна Веллема^{114} (чье замечательное собрание картин лишь в результате неблагоприятных перипетий, связанных с наследованием, оказалось, к сожалению, в Мюнхене); этот город, где впервые увидел свет земного мира, предъявляющего нам столь жесткие требования, небезызвестный Генрих Гейне; где один из ваших литературных предшественников, я имею в виду Карла Иммерманна^{115}, основал самый прогрессивный в то время немецкий театр, — этот маленький Париж, расположенный вдали от Сены, но на берегу реки, в не меньшей мере заслуживающей упоминания, сейчас приветствует в лице нобелевского лауреата дух общемировой культуры…

Пока произносится эта превосходная речь — и, конечно, снова всплывают имена корифеев дюссельдорфской истории, — носильщики вносят последние чемоданы и присовокупляют их к уже скопившейся массе багажа. Высокочтимая триада гостей, похоже, пустилась в путь, прихватив не меньше половины своей движимой собственности (а уж в прежние времена, наверное, пользовалась чемоданами величиной со стандартный шкаф). Чтобы избежать дальнейших помех, по взмаху руки Клеменса Мерка входную дверь быстро запирают, и с этого момента Элкерс направляет всех без исключения постояльцев к служебному входу. Персонал отеля обучен такого рода маневрам.

Писатель улыбнулся, любезно или нелюбезно (какую именно из двух улыбок он употребил, теперь уже невозможно достоверно установить), и наклоном головы выразил благодарность. Рукой с впечатляюще набухшими венами, украшенной лазуритовым перстнем, он поправляет кашне. Жена, мимо его груди, бросает взгляд в сторону дочери, и дочь незаметно подает знак. Катя Манн, не выпуская из руки сумочку, выходит на полшага вперед и произносит бодрым голосом, без малейшей аффектации, почти как торговка с Карлсплац: