Читаем Королевская аллея полностью

— После Кёльна мы могли бы поехать в Рюдесхайм{248}, город виноделов, на горе, — я там никогда не был, потому что туда так просто не доберешься. Да и наплыв приезжих там большой. Но увидеть Дроссельгассе, хоть раз, я бы не отказался{249}.

Клаус постучал по столу кончиком ножа. Анвар ненавидел такие неконтролируемые жесты. От периодического покачивания левой ногой — тоже что-то в таком роде — он уже давным-давно и, можно сказать, успешно своего товарища отучил. Когда человек сам отличается нервозностью, он с повышенной чувствительностью реагирует на нервозность других. А это может привести к нежелательным осложнениям в отношениях между ними: «Оставь это…», «Тогда и ты отучись шаркать в домашних тапочках…»

Хорошо хоть, что Клаус забыл о насморке, да и ухо его, похоже, опять слышит.

— Дроссельгассе?

— Там сплошные средневековые винные погребки, один за другим.

— Здесь все пьянствуют.

— Зато нет опиума. Между прочим, в моменты опьянения Европа становилась великой.

— А многие корабли — разбивались о рифы.

— Главное, что они куда-то стремились.

Анвар быстро дотронулся до руки Клауса, и тот умиротворенно прикрыл глаза.

— Счастливые пары считаются скучными, — задумчиво произнес он.

— Я не скучать.

Как это выглядело со стороны?

Посетители, искавшие туалет, обычно бросали взгляд (относительно ненавязчивый) и на темнокожего господина с голубым шелковым галстуком. Анвар в ответ улыбался. Но иногда — как бы механически. Красивое золотое кольцо на собственном пальце нравилось ему всё больше: ведь поддержкой маленького Шивы, выгравированного на кольце, не вредно заручиться даже пассивному мусульманину, которому доводилось целовать священные деревья и бормотать за столом голландские молитвы. — Из-за близости к туалетам столик, возможно, и оказался свободным; преимуществом это, конечно, не назовешь, а с другой стороны — в таком обстоятельстве честно заявляет о себе бренность человеческой плоти.

— Дружище, Карл, старый швед{250}, неужто это и впрямь ты? — Чья-то рука тяжело легла Клаусу на плечо. Пунцовая физиономия, обрамленная поредевшими светлыми волосами, наклонилась над ним. Обручальное кольцо у этого человека, казалось, намертво вросло в плоть.

Клаус аж весь засветился радостью, тогда как Анвар был до крайности раздражен словами о принадлежности его друга к шведской нации. Неужто в течение стольких лет его, по непонятным причинам, водили за нос?

Клаус, повеселевший и даже взбодрившийся (если сравнить с последними часами), повернулся к чужаку:

— Я искренне рад наконец познакомиться с тем, кого, к сожалению, не знаю и кто не знает меня. Я, видите ли, не Карл.

Сказав это, Клаус непринужденно откинулся на спинку стула и улыбнулся новому собеседнику. Тот всё еще не убрал руку с его плеча.

— Карл… Нее, Клаус!

Лицо названного по имени мгновенно окаменело.

— Ну как же: сперва мы вместе учились в школе «Шарнхорст», потом ты нашел работу в Золингене, связанную с производством ножей… Главное, старик, что ты здесь! Из Золингенаты по вечерам мотался в коммерческую школу, ну помнишь, на Бахштрассе, рядом с зоомагазином, где в витрине была выставлена гигантская черепаха… Неужто не узнаешь Герта — у меня ведь что было, всё так и осталось при мне. Но, увы, многое прибавилось… С Ирмтруд мы с тобой тогда пару раз ходили в кино. Да, а теперь она охраняет мой домашний очаг. Нашему младшему уже двадцать, он работает на верфи в Папенбурге{251}. Хочет стать морским инженером или чем-то в таком роде. — Клаус! Голубчик, позволь тебя обнять. Ты был тогда малый не промах. Моя Ирмтруд долго не могла тебя забыть: у Клауса, мол, ботинки всегда вычищены. Клаус, танцуя, не прижимается к девушке так тесно и никогда не наступает ей на ногу…

— Герт… — в голове у Клауса прояснилось. — Клюзер? — Он начал было вывинчиваться из стула вверх, но прервал это дело на пол-пути, развернувшись в пол-оборота. Герт Клюзер, похоже, сперва не прочь был его обнять, но ограничился тем, что два раза стукнул по плечу.

— А сам ты тоже по кораблестроительной части?

— Нет-нет, — отмахнулся тот от дурацкого вопроса. — Концерн «Тиссен», что же еще? Мы сейчас строим для себя очень большое, высокое здание, больше двадцати этажей, возле Хофгартена. Как в Нью-Йорке.

— Прима!

— А ты тогда еще посещал курсы голландского языка…

— Было такое дело.

— И я никогда не забуду, как ты брал меня с собой, когда Ирмтруд приглашала тебя на чашечку кофе, хотя поначалу она накрывала стол только для двоих. В кухне ее матери — да ты, наверное, помнишь. Отец-то, мой тесть, пал под Верденом.

— Я был только рад. Вы подходили друг другу.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное