Королевская аллея

Господин де Ноай — единственный из моих родных, от кого не отвернулась фортуна. Регент признал его заслуги и назначил председателем Финансового совета. К счастью, труды на этом поприще не мешают ему делать детей своей жене, а поскольку это лучшее, на что она способна, число их приближается к дюжине.

Госпожа де Виллет, моя кузина, судя по сплетням, стала любовницею знатного английского вельможи, лорда Болингброка; другая кузина, госпожа де Майи, ныне считается одною из самых модных дам нового Парижа. В ней не осталось ничего от прежних кальвинистских принципов, да и от моральных также.

Аббат Шуази, почти столетний старец, наконец избран в Академию, где до него долгополых одежд еще не видывали. Я полагала, что он напишет Мемуары царствования Людовика XIV, но за сей труд взялся не он, а господин де Данжо. Перед тем, как отдать рукопись типографу, он принес ее мне; я прочла все восемьдесят тетрадей в три недели. Принцы, министры, фавориты, дворцы, охоты, празднества, сражения… в последний раз я испила этой сладкой отравы, позабыв уже, как сильно она дурманит.

Однако, осушив кубок до дна, нужно уметь так же смело пить и осадок. Моя старинная подруга, княгиня дез Юрсен, низвергнута с вершины славы в пропасть опалы. Она управляла королевою Испании, которая управляла королем; но королева тоже была смертной и умерла. Возраст княгини не позволял ей самой надеяться на корону. Пришлось искать новую королеву, но тут мою подругу сгубила именно та восторженность, которая прежде так часто спасала ее: она доверилась некоему итальянскому аббатишке по имени Альберони. Я знала его как заядлого интригана, долгое время жившего в Анэ на иждивении герцога Вандомского, чьим «миньоном» он сделался при обстоятельствах, вполне достойных и того, и другого: их близость родилась на поле битвы, но, в отличие от древних греков, отнюдь не в бою; аббат устроил свою судьбу иначе, бросившись к Вандому в тот самый миг, когда герцог вставал со стульчака, и при всем честном народе облобызав самое выдающееся место будущего своего покровителя. Тщетно предостерегала я княгиню дез Юрсен от этого скользкого человечишки, — она не послушала меня и доверилась ему всецело, как доверялась всем и всему, кроме разве морали. Сделавшись полномочным представителем «camerera-mayor», Альберони выбрал невесту для короля у себя на родине и вез ее из Италии достаточно медленно, чтобы приручить по дороге. Едва лишь княгиня, выехавшая навстречу новой государыне, склонилась перед нею в реверансе, как та приказала арестовать ее, бросить в карету и без всяких объяснений препроводить на границу. Я увиделась с госпожою дез Юрсен по ее приезде в Париж; она сносила крушение своего могущества, потерю состояния и королевскую неблагодарность со своим всегдашним здоровым оптимизмом. В самой же Испании мало что переменилось: нынче, как и прежде, королева вертит королем, вот только королевою вертит теперь кардинал Альберони. Как подумаешь, чего стоит величие, ежели таким королевством распоряжается какой-то жалкий Альберони?!

Все это внушает мне отвращение к закулисным интригам политики; и как же я радуюсь тому, что нынче уже не занимаюсь делами. Нельзя безнаказанно пережить свой век: мир удаляется прочь от меня большими шагами, и все былое меркнет, стирается, тает в моей ослабевшей памяти. Я считала бы себя забытою всеми живущими вне этих стен, как я сама позабыла и Двор и политику, если бы изредка кто-нибудь не вспоминал, что госпожа де Ментенон жила на этом свете, не зная, что я жива до сих пор. Недавно меня пожелал увидеть царь Московии Петр I, — верно, в числе других памятников старины.

Он прибыл в Сен-Сир к семи часам вечера, взбаламутив весь дом; я лежала в постели. Из учтивости я попыталась было завязать с ним беседу, но вскоре поняла, что его толмач меня не слышит; тогда монарх встал и в мертвой тишине внезапно сорвал занавеси моего алькова, чтобы лучше разглядеть меня; миг спустя он повернулся и вышел, не оборачиваясь, — да и на кого ему было смотреть?! В самом деле, что общего между женщиною, сумевшей понравиться королю Франции, и мешком костей, покоящихся на кровати, — разве только длинные черные волосы, в которых, к великому моему стыду, до сих пор нет ни единого седого волоса. И что роднит прежнюю маленькую Франсуазу с дряхлой маркизою де Ментенон, если не та угасшая жажда счастья, жажда любви, которую ничто не смогло утолить?!

«Если вы не знаете, чего хотите, — говаривала моя добрая тетушка де Виллет, — то вы наверняка этого не получите». Надо думать, я и впрямь не знала, чего хочу, коли я этого не получила.