Королевская аллея

На этом разговор застопорился. Но им ведь и необязательно во всем доискиваться до сути, они просто путешествуют. Стрелки знакомого Клаусу циферблата с римскими цифрами, украшающего дом ювелира Эпштейна (табличка с его именем исчезла), показывают на восемь. Поскольку церковные башни теперь отсутствуют, а колокола подверглись переплавке, часы перетекают один в другой бесшумно. Зловещая тишина наверху…

Зато одного взгляда, брошенного через Бургплац, в сторону Рейнского променада и огней на другом берегу, в Оберкасселе, хватило, чтобы обрести ощущение простора и открытости. Это вам не дрезденская панорама, будто созданная для обольщения туристов, а картина деловой активности: снующие грузовые пароходы, новый мост…

— О… лепешки! — восклицает вдруг Анвар и взмахом руки подзывает Клауса. — Маниок? Внутрь можно мясо ягненка и мяту. Heel lekker, kostelijk[58].

От одного вида простой еды с его родины — нарисованных на пестром плакате лепешек, с чем-то еще сверху, и оплетенной бутылки рядом — у него потекли слюнки. Клаус, нахмурив лоб, воззрился на эту дальневосточную лавку: темноволосого мужчину, расправляющего листву над подобием фанерной беседки, женщину в белом халатике и платке, полирующую бокалы… Во втором окошке, считая от двери, нашлось решение загадки: «НЕАПОЛЬ. КАФЕ-МОРОЖЕНОЕ И ПИЦЦЕРИЯ. Открытие 1 сентября. Впервые на Рейне». — Это настоящая революция! Пицца «Quattro Stagioni»[59] на Бургплац, непостижимо; Клаус, который родился в Риме и потом дважды побывал там с родителями, горячо любит эти кругляши из теста, с хрустящим краем и ароматной начинкой. Теперь, значит, южане отважились на вторжение…

— Кафе итальянское, пока что оно закрыто. — Он потянул Анвара прочь от многообещающей картинки. — И вообще это не маниок.

— Если экзотические удовольствия будут и дальше распространяться, — размечтался он вслух, — то отец скоро сможет курить кальян у какого-нибудь турка. Или — заказать в Мербуше пекинскую утку.

— Я умею пожарить. — Слегка разочарованный (то есть ощущая аппетит), Анвар Батак оглянулся на украшенную листвой таверну.

Шиферно-серая туча на левом берегу Рейна благодаря заходящему солнцу обрела резкий контур. Белизной, с желтоватым отливом, и красным золотом вспыхнули ее края. Клаус и Анвар отшатнулись от приблизившегося грузовика: зеркальце заднего вида могло задеть их, даже на тротуаре… Здесь торопящиеся пешеходы пересекают площадь в любых направлениях, не обращая внимания на зебры. Зато по речному променаду фигуры перемещаются неспешно. Еще различимы абрисы детских колясок. Но вообще заметно стемнело. Свет фонарей отражается в булыжниках мостовой. Церковь Святого Ламберта с ее кривоватым шпилем теперь намного выше полуразрушенной Замковой башни^{244}. Пахнет водой… Сунув руки в карманы пальто, Клаус Хойзер застыл, будто вбирая в себя образы родного города: силуэты платанов на берегу, далекий мост, тележку точильщика… Анвар, за его спиной, напряженно вглядывается во тьму. Никакого сомнения. Это опять он. Шапка с торчащим хвостиком. Теперь вот скрылся за колонной с плакатами… Еще некоторое время назад, возле телефонного домика, он почуял его. Бертрама. Преследующего их по пятам. Но ведь с профессором уже всё обговорено. Клаус его выставил вон. Почему же он не оставит в покое Анварова друга?

— Стоит закрыть глаза, — бормочет этот друг, — и всё становится таким же, как прежде. Запах речного воздуха мне не забыть никогда… Однако я должен был уехать. Сегодня уже и не вспомнить, как я на такое решился. Друзья, привычная обстановка: остались в прошлом, как нечто недостижимое. А ведь ребенком я испытывал страх даже оттого, что вечером мне приходилось пройти одному по темному коридору… На борту «Хайдельберга» весь мой кураж испарился. Когда мы сделали стоянку в Роттердаме, я купил себе снотворный порошок. Как средство против тревоги и чтобы не плакать ночью… Потом уже не имело смысла испытывать страх. Пароход следовал своим курсом, дальше и дальше. Другие люди на борту, как и я, с каждой милей всё больше превращались в потерявших отечество отщепенцев. Тут, хочешь не хочешь, приходится встраиваться в новую ситуацию. Сойдя на берег в Порт-Судане, я понял, что нахожусь на волнующей чужбине и что мне не на что рассчитывать, кроме как на себя и свою осмотрительность. Но ведь такое поведение по силам каждому…

Пока Клаус бахвалился прошлым — упомянул, например, «первый привал под пальмами», — преследующая их фигура крадучись пробиралась вдоль шеренги припаркованных машин. Вскоре она исчезла за каким-то автобусом. Анвар уже был близок к тому, чтобы последовать за ней, проверить, действительно ли это профессор, и, если да, схватить его под крылышки и в последний раз поучить уму-разуму.