Королевская аллея

Я страдала так же, как они — только, разумеется, гораздо меньше, — от грязи на судне; правда, капитан распорядился поставить на палубе несколько бочек с пресной водою для стирки белья, но этот «раствор» вскоре сделался таким омерзительным, что пришлось полоскать мои платья в морской воде, отчего они не становились чище; кроме того, я подхватила вшей, которых передала и Шарлю и которых поминутно снимала то с волос, то с одежды; эти паразиты водились на шхуне в громадных количествах и сплошь покрывали даже снасти, ползая вверх-вниз по канатам, точно заправские матросы.

В довершение несчастья, пищей нас также не баловали; как только мы съели свежее мясо и овощи, погруженные на корабль прямо перед поднятием якоря, нам, как и «наемникам», стали выдавать вонючую соленую треску, сухие твердые галеты и кашу. Из напитков мы получали только сидр, каждодневно разбавляемый водою, для увеличения количества, а затем, по прошествии двух-трех недель, одну теплую протухшую воду да и ту весьма скупыми порциями. К счастью, моя мать догадалась запастись бутылкою уксуса, который понемногу добавляла в эту воду, чтобы мои братья и я могли пить ее без слишком большого отвращения. И, однако, в продолжение всего плаванья меня мучила непрестанная жажда, усугубленная еще и солнечными ожогами, когда мы оказались вблизи африканского побережья.

Если не считать этих напастей, весьма, впрочем, серьезных, мне повезло: в отличие от брата Констана и матери, я не страдала морской болезнью и потому смогла наблюдать множество новых для себя сцен, которые довольно развлекали меня, чтобы не мучиться теснотою, на которую мы были обречены.

Я с удовольствием любовалась летучими рыбами; однажды мне довелось увидеть, на расстоянии мушкетного выстрела, кита, который, точно большой фонтан, выбрасывал в воздух струю воды; в другой раз матросы выловили огромную рыбину, называвшуюся акулою: капитан велел насадить на железный крюк, привязанный к крепкому канату, кусок сала, акула проглотила эту наживку, и ее силой втащили на палубу Ла Батри, Бельроз и Ветродуй, троица матросов-весельчаков, подружившихся с Шарлем. Нужно сказать, что акула — самая свирепая из всех морских чудищ, она впивается зубами во все, что может достать, весьма напоминая мне этим маркизу д'Эдикур, которая, невзирая на нашу многолетнюю дружбу, всегда пробовала на мне свои крепкие зубы, слишком длинные, чтобы считаться красивою, и слишком острые, чтобы считаться доброю. Как вы узнаете из дальнейшего, опыт с корабельной акулою сослужил мне хорошую службу и помог, явившись при Дворе, не дать этой знатной даме разорвать себя на части: я обошлась с нею так же, как умелец Бельроз со злобной рыбиной, а именно, едва та начала биться и разевать свои страшные челюсти, как он зашел сзади и принялся молотить ее дубиною по голове до тех пор, пока она совсем не затихла. Лишь эдаким манером возможно безбоязненно водить дружбу со свирепыми чудовищами.

Обыкновенно матросы приберегали морскую добычу для себя одних, разнообразя скудное меню жареной рыбою. Однако, балагурство и кривляния Шарля и моя природная общительность настолько пленили их, что они пригласили нас на свой пир. Моя мать, все еще лежавшая в кубрике, узнала об этом задним числом и строго запретила нам в дальнейшем ходить к ним.

По счастью, мы завели и другие знакомства, вероятно, более невинные: я близко подружилась с бедным тринадцатилетним мальчиком из «наемников», Жаном Марке; в самом начале плаванья он так тяжко занемог, что капитан, ввиду его юного возраста, велел забрать его из трюма и поместить на палубе, в спасательной шлюпке, под просмоленным брезентом. Оправившись от болезни, он продолжал ночевать тут же и стал принимать участие в наших играх. Жан происходил из почтенной семьи, — его отец, Антуан Марке, был одним из богатейших купцов Ларошели. Однако, по какой-то неизвестной мне причине, он «запродал» сына сьеру Оберу, хирургу, который, отбывая на острова, взял мальчика к себе в услужение; отец не желал более слышать о нем. Жан был сильно опечален и горько оплакивал разлуку если не с родителями, то с родиною. Не знаю, что сталось с ним впоследствии: год спустя, будучи уже на Мартинике, я услышала о смерти господина Обера, который скончался почти сразу же по приезде; никто не мог мне сказать, куда подевался милый мальчуган, товарищ моих игр и открытий на борту «Изабели».