Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610

Набожный Генрих, естественно, хотел, чтобы в нем видели короля-отшельника, отказывающегося от мирских соблазнов. Не раз он на некоторое время оставлял помпезные церемонии светской придворной иерархии, чтобы скрыться за стенами монастыря или затеряться среди участников той или иной религиозной процессии и вместе с ними умерщвлять свою плоть ради искупления грехов и бед Франции (или своих собственных). Один из близких друзей короля — Анри де Бу-шаж, граф де Жуайез, оставил его двор, чтобы стать монахом Ордена капуцинов. И такой пример был подан не им одним. Такова своего рода константа, постоянно присущая высшей аристократии во французском обществе. Подтверждение тому мы находим в судьбе такого человека, как Ранее, ушедший к траппистам на склоне своей жизни, или герцог Бургундский — внук Людовика XIV, который втайне принял аскезу, оставаясь в вихре светских развлечений Версальского двора.

С одной стороны, религиозность Генриха и его друзей, отказная ее сторона, уводит их от мирских дел и помыслов, но в то же время решительно обращает их ко всему мирскому благодаря принадлежности к Ордену Святого Духа, основанному в 1578 году. Орден был посвящен Третьему лицу Святой Троицы и страстям Христовым, а его членами могли стать лишь представители высшей аристократии. Ему вменяется в обязанность блюсти доброе имя королевского правосудия и высших должностных лиц. В основе своей католический, этот орден дает королю потенциальную возможность собрать вокруг себя целую команду из верных ему людей, не грешивших «ошибками» кальвинистов и не запятнавших себя крайностями Лиги. У ордена большая история — не меньшая, чем история испанского Ордена Золотого руна или английского — Подвязки: вплоть до Великой революции очень многие во Франции станут соискателями голубой ленты Ордена Святого Духа, до появления в 1802 году ордена Почетного легиона, ставшего его светским эквивалентом.

В несколько ином идейном направлении вокруг короля в конце 80-х годов столетия собрался кружок, включавший помимо самого Генриха несколько светлейших умов того времени, и в том числе таких, как Пибрак, Баиф, Понтюс де Тийар[117], Ронсар. Было среди них и несколько дам (Линьероль — супруга маршала Реца), которых можно считать провозвестницами чего-то подобного прециозному феминизму, расцветшему в следующем веке. Это сообщество любителей наук и словесности ведет более или менее последовательно борьбу с астрологией, и Генрих решительно порывает с суевериями Екатерины, все еще нежно любимой им матери. Члены этого сообщества предлагали продуманное толкование основ морали в назидание правителям и народу.

Именно в личной жизни Генриха III, которая была одновременно и частной, и публичной, неразрывно связанной с делами государства, возникла завязка той трагедии, которая вышла далеко за рамки его личных проблем. Генрих любил женщин (и пользовался у них успехом), был способен питать сильные чувства и в то же время не гнушался быстротечных связей. В 1575 году он влюбился в не лишенную очарования скромную лотарингскую принцессу Луизу де Водемон и сочетался с ней законным браком. Будучи женат, с годами король все более строго следует предписанным христианам Церковью нормам супружеской любви и верности. Но брак Генриха и Луизы остается бездетным, и все их надежды на появление потомства скоро рассеиваются. Законы Салической правды определяют, что в этом случае наследовать трон могли лишь Бурбоны, ибо они были хоть и очень дальней, но все же подлинной ветвью генеалогического древа Капетингов. И конкретно таким наследником мог быть именно Генрих Наваррский, гугенот, как и все Бурбоны-Конде, его кузены. Для Генриха III причиной глубоких терзаний стала необходимость выбора между соблюдением легитимности престолонаследия и требованиями правоверного католицизма.

Примечательный факт: для этого весьма набожного монарха первое оказалось более важным, чем второе. Конечно, он дал свой совет Наваррцу о переходе в католичество, что и было единственно верным решением. Но можно понять причины того, что, когда столкнулись противоречия, казавшиеся неразрешимыми, Генрих стал подвержен время от времени мучившей его депрессии, хорошо известной в наши дни. Полемисты обоих противоборствующих лагерей вскоре — и совершенно безосновательно — назовут эти приступы помешательством.