Королевская канарейка (СИ)

Эльфийский герцог обомлел и разъяснил, что он в посольстве не просто штаны протирал, а работу работал, и эффективно. Стало быть, кхуздул втихаря выучил, а то как бы он был без него? После того, как он предотвратил военный конфликт, невыгодный Лотлориэну и переупрямил тамошнего гнумского короля насчёт торговых пошлин, довольный владыка Элронд, сказав, что, раз Ланэйр способен с твердолобым гномом договориться, так и с лихолесским королём общий язык найдёт, отправил его в Лихолесье. Элронд был прав. В том смысле, что Трандуил оказался упрямее гнома, и они друг другу немало кровушки попили за время дипломатической деятельности Ланэйра.

Гном всё что-то говорил, и Ланэйр, снова перевёл:

— Говорит, что по сравнению со стадом белок, обстрелявшим их ранее, эта хотя бы одна, и подбадривает спутников: говорит, придём скоро. Отдохнём, говорит. В поганых эльфьих недобанях помоемся, мерзкой травы пожуём. Музыка, говорит, дрянь у нас, и по ночам мы скачем, как дураки, да зато, потерпев, надеется он хорошо расторговаться и отправиться домой с прибылью — за изумруды и за мифрил, говорит, эльфийские дрыщи платят хорошо, — ему смешно было, и лукавая ямочка играла на щеке.

И как-то подозрительно он оглядывался. Я тоже порыскала окрест глазами и облегчённо вздохнула, не увидев больше шишек.

Ланэйр, кажись, этим был не так доволен. Вздохнул:

— Ладно, пусть идут, куда шли. И мы пойдём.

Подхватил на руки и поскакал по сыроежкам, как белочка.

* * *

Отскакав подальше, спустился и позволил идти своими ногами. Был очень весел, травил анекдоты про гномов. Весьма шовинистические.

Я неприлично хохотала, считая, что раз вся эта нетолерантность на синдарине, а не на всеобщем рассказывается, так значит это шутки для внутреннего эльфийского употребления. Небось на всеобщем Ланэйр с постной рожей тем же гномам действительно про величие их рода и великолепие бороды затирал бы.

Где-то через час пути с прибрежных сыроежек посыпались эльфы в зелёных неприметных одеждах. Они так тихо и естественно появились, что я даже не вздрогнула и смотрела с умеренным любопытством. Скосилась на Ланэйра — только что живое и весёлое лицо его поражало специфическим, спесивым таким эльфийским холодом. Они молчали, не двигаясь. Я не очень понимала ситуацию. Ланэйр, досадливо вздохнув, спросил:

— Где эру Риэллос?

Один из эльфов тут же заговорил, выразившись в том смысле, что у эру Риэллоса образовались срочные дела и он их отпустил по домам.

— И что ж вы… не по домам? — Ланэйр говорил очень мягко и вкрадчиво, но у него только что яд с клыков не капал.

Эльфы молчали, и я вдруг поняла, что они очень молоды. Раньше, чем Ланэйр буркнул:

— Блодьювидд, это воины, не достигшие совершеннолетия. Пользоваться детскими именами они уже не могут, а на взрослые права не имеют, поэтому представить тебе этих маминых жуков, — в голосе слышалась легчайшая издёвка, — я не могу. Даже если бы захотел. А я не хочу. Они не должны показываться тебе на глаза. У них нет гражданских прав, в том числе и права вызова на поединок, и что они здесь делают, я не понимаю, — хотя, как мне показалось, всё он понимает.

Тот эльф, что заговорил первым, шагнул вперёд, хотел что-то сказать и смешался. Протянул то, что до этого прятал за спиной — это был венок из пронзительно синих горечавок.

Про невозможность вызова на поединок я услышала и поняла, поэтому спокойно приняла, надела и улыбнулась.

И мне тут же поднесли, сложив к ногам: сотовый мёд, завёрнутый в какие-то лопухи, орешки в лиственном кульке, ещё другие орешки, букет лотосов, бриллиантовую нить и драгоценную булавку с навершием в виде экзотической розовой бабочки. Семь подарков, по числу… гм… дарящих.

Немножко недоумевая, поблагодарила. Ланэйр стоял за спиной молча, но я отлично чувствовала его холодный гнев.

Они смотрели молча, и, я так поняла, хотели уйти, но всё-таки, поколебавшись, тот, что говорил и подарил венок, заговорил снова:

— Богиня, этим летом, на третий день после солнцестояния, будет инициация воинов дома Бабочки. После неё мы станем полноправными воинами и мужчинами, — переглотнул, кажется, от волнения, но продолжил, — приходи, посмотри на нас. На меня, — и посмотрел с такой надеждой, что страшно стало.

У него было интересное лицо: тонкое, умное, и, я бы сказала, злокозненное. Как у подающего большие надежды злодея — но юного совсем, и я счастливо засмеялась, подумав, что вот и Ллионтуил, может, похож будет лет через четыреста — и я, может, доживу и посмотрю на него, почти взрослого, но такого маленького всё равно. Да, им было почти по четыреста лет, но я, пообживясь у эльфов, видела четырёхсотлетних мальчишками, и нежность испытывала исключительно материнскую.