Королевская канарейка (СИ)

В жизни появилась интрига, интерес и веселье. Вчуже, как бывший администратор действующему, я сочувствовала Таллордиру, но не до такой степени, чтобы оказывать содействие. Задумалась было, не принесут ли соловьиные подвиги проблем Ганконеру, но решила, что из нас двоих он лучше понимает, что делает, и если идёт на конфликт — значит, зачем-то ему это нужно. Может, счёты какие сводит. Ну и ладно, а мне захорошело. Не приходилось больше сидеть в палатке вечерами; я просто шла на звук настраиваемой флейты, заставала уже немаленькое сборище и слушала, сколько хотела. Каждый раз удивлялась, как флейта, в качестве солирующего инструмента, в моих представлениях раньше способная разве что на пронзительные пастушеские напевы, в руках Ганконера обретала такую мощь, сложность и глубину. Хотя, если он дудел на ней восемьсот лет…

Музыка перемежались байками и взрывами хохота, и я бездумно смеялась, глядя, как золотые искры от костра взлетают в тёмные небеса, и чувствуя себя такой же искоркой, не переживающей ни о прошлом, ни о будущем — просто вспыхивающей и взлетающей.

К концу недели уже в темноте выехали к реке и остановились на каменистом берегу, не переправляясь. Эльфы были молчаливы и торжественны. Сразу, достигнув берега, спешились и построились. Олень тоже лёг, я сползла с него и стояла тихо, стесняясь даже размять затёкшие ноги. Со смутной печалью и тревогой смотрела, как в тишине перед строем выходит Ганконер. В темноте он был тенью среди теней, и я узнала его по неуловимой, характерной для него манере двигаться: плавно даже для эльфа, и при этом он мог в любой момент замереть и быть статичным абсолютно, как камень.

Строй ждал, достав луки и наложив на них стрелы. Я так понимала, нужно было разом поджечь их — стрелы собирались пускать в небо. У Ганконера в руках разгорался сиреневый комок огня, но вдруг, похоже, он передумал, и ком начал расти, становясь всё больше. Я стояла совсем близко и слышала, как гудит бледное пламя в его руках. По ощущению оно было холодным, но опасным, и, разгораясь, освещало сосредоточенное лицо эльфа. Всё-таки поразительно, как такая невозможная красота существует на свете. Когда шар стал размером с голову, Ганконер поднял его вверх и просто разжал руки — и сияющими глазами, с непонятным выражением смотрел, как он подымается ввысь и там становится всё больше. Перевела взгляд вверх и видела, как небеса бесшумно распускаются огненным георгином, становятся фениксом с алым хвостом и расплёскиваются золотыми фонтанами, бьющими из ниоткуда. Не знаю, сколько всё это длилось, время как будто остановилось. И вдруг вся эта феерия, это полыхание неба разом померкли, и последняя звёздочка рассыпалась стайкой золотистых, медленно спускающихся с высоты и угасающих бабочек. Одна села ко мне на рукав, и я, затаив дыхание, смотрела на её сияющие крылышки. Мгновение — и она стала ничем.

Далее торжественность момента была нарушена перебранкой с Таллордиром на синдарине. Вот чувствовалось, что очень Ганконер за время путешествия кровь ему попортил. Не удержалась и спросила, когда всё кончилось и эльфы начали расходиться, о чём они спорили. Ганконер безмятежно ответил:

— По традиции, в сутках пути надо предупредить владыку, что мы рядом. С помощью горящих стрел. Я немного изменил ритуал, и Таллордир недоволен, — и чувствовалась под его лёгкостью какая-то подспудная печаль. А может, это я свои ощущения на него переносила, не знаю.

— Так лучше. Было очень красиво.

— Да, было красиво, — эльф опустил глаза и больше ничего не сказал, только слегка поклонился, отходя.

Была не пойми чем огорчена, но до такой степени, что руки тряслись. Есть не хотелось. Оставила молоко и яблоки нетронутыми и легла было спать. Конечно же, не спалось, и я надеялась услышать флейту: может, не только мне не спится? Ничего. Наверное, сегодня по традиции и веселья не положено? Какая, однако, скверная традиция! Ну ладно, может, соловушка не в настроении… Хотя всю неделю в настроении был и, казалось, большое удовольствие получал, тролля Таллордира. Ещё полежала, поворочалась. В голову полезли всякие мысли насчёт здоровья: не поплохело ли ему от неурочных фейерверков? С досадой думала, что нельзя так наплевательски к здоровью относиться (а фейерверки были чудесные! чудесные!), и вспомнила, что, пока Ганконер болел у гномов, ему постоянно таскали молоко. Наверное, помогало. Есть ли оно у него сейчас или только меня, как самую ценную скотину, потчуют? Но блин, к чему эти материнские чувства — ему восемьсот лет, он способен о себе позаботиться! А вдруг нет? Дурость избирательна. Как говорила Бьорк: «Сегодня ты умён, а завтра глуп». Выгонка ежевики, помню, тоже его подкосила, аж по стенке сполз. Возможно, меры не чувствует и, не восстановившись толком, колдует, как здоровый? Поворочалась ещё, нацепила плащ, сгребла баклажку и решительно полезла из палатки. Я только туда и обратно.

Так, у палатки все в сборе: близнецы, шаман и Таллордир. Они спят когда-нибудь? Хотя да, эльфам меньше сна нужно…