Королевская канарейка (СИ)

Впрочем, меня такими поцелуями никто не баловал. Король почему-то опасался, что, распробовав, я прочим пренебрегать начну; с араненом всё как-то наоборот случалось; Ганконер, получив болезненный опыт, сторонился таких утех; случайный мой рыжик, Лисефиэль, без прелюдий набросился (понимаю, если ночь одна и наутро голову снимут, то поторопишься); Ланэйр, несмотря на сладкую внешность, в иных вещах побрутальнее владыки был и тоже предпочитал, скажем так, классику.

Да оно и мне неинтересно было. Раньше. Но видят же что-то эльфийки в этом, и считают естественным и прекрасным, и что за смысл себе — здесь и сейчас — хоть в чём-то отказывать? Эта тьма и безвременье всё простят, и я молча бесстыже раскинулась. Услышала тяжёлый потрясённый стон, подумала, что долго мой юный любовник — ах, всего четыреста лет, мальчишка! — не вытерпит и наверняка все эти нежности на пару минут, но тут он начал, и ахала уже я.

Сначала от острого осознания неприличности происходящего, когда он еле прикасался, потом от… иных ощущений. Может, он и был щенок, но талантливый. Робкая нежность сменялась настойчивой твёрдостью и обратно, и я не знала, что лучше. Сначала я боялась, что не смогу кончить от непривычности таких ласк, потом стало всё равно — просто хорошо. Забылась, разогрелась, разлакомилась. Вцеплялась в шелковистую гриву, пахнущую осенними яблоками, зажимала его лицо между бёдрами, счастливо смеялась, говорила нежности — и всё никак не могла наиграться. Сначала ещё думала, что это прелюдия, что надо и ему доставить удовольствие, а потом про всё забыла. Становилось всё лучше и всё теплее, и я не заметила, как уснула.

136. Тысяча котяток

И Ленский пешкою ладью

Берёт в рассеянье свою.

А. С. Пушкин

Проснулась от прикосновения цветка. Шелковистые розовые лепестки касались разгорячённой кожи; сладкий, неестественный для осеннего утра запах щекотал ноздри.

Недовольно разлепила один глаз — мутная синева вокруг; за окном, в просвете ветвей, еле занимающийся малиновый холодный рассвет. С осуждением закуталась в одеяло. Госпожа Силакуи, помнится, раньше одиннадцати меня не будила никогда, и я, признаться, надеялась, что и внуки эту прекрасную традицию усвоили и собираются поддерживать.

Нет. Внучок Аргонеот, похоже, собирался показать мне это утро во всей красе, и лицо у него было розовее июньского рассвета.

Вспомнила вчерашнее и недовольство сменилось неловкостью.

— Доброе утро, — господи, да что ж у меня голоса-то по утрам вовсе нет, одно шипение, как у злого кота! — я…мне… — замялась, стесняясь, а потом, быстро: — Я заснула вчера, прошу простить, если это было бестактно.

Аргонеот посмотрел, похоже, с сочувствием, и приглушённый голос его был нежным, как лепестки розы:

— Так ведь ради этого всё и делалось, чтобы ты могла испытать радость и уснуть счастливой, — и, с лёгким недоумением: — И потом, богиня, ты же ещё не трогала моё ухо, на что иное я мог надеяться?

Хм, любопытно. Замерла, с удовольствием рассматривая точёное лицо со сложным выражением, насторожённые ушки — и как-то сразу жизнь наладилась, ранний подъём не показался таким уж неприятным.

Из спальни Аргонеота изгнала, помылась в тазике, оделась и причесалась. Собиралась выйти, когда в поле зрения попал цветок, лежащий на подушке — янтарно-жёлтая, как будто светящаяся изнутри роза, махровая, густо набитая лепестками. Подняла, очарованно рассмотрела сложное плетение неимоверной красоты, подышала ею — и воткнула в волосы, впервые с тех пор, как обрезала их. Интересно, откуда она… вряд ли у братьев есть оранжереи. Впрочем, говорили же вчера, что Риэль маг, мог и так расцвести заставить. Кстати, где он? Но спросить не вышло, ожидавший у дверей Аргонеот по дому меня протащил быстро. Мимо пустой, холодной, никакими оладьями не пахнущей столовой. Разочарование от этого быстренько скрыла. Ну да, эльфы из еды культа не делают, а тут, скорее всего, что-то прекрасное именно в несусветную рань поглядеть нужно. Всё-таки молоды, молоды близнецы. Вроде бы эльфы все почти выглядят юными, но чувствуется разница между весельем и открытостью четырёхсотлетнего сидхе и драконьей неторопливостью пятитысячелетнего. Ну как открытостью… если друг с другом их сравнивать. Если с людьми — так любой эльф сверхсдержан и холоден. Особенно в присутствии тех самых людей. Но я-то им не человек, да и живу среди них достаточно давно, чтобы начать воспринимать нюансы.

И Аргонеот был весел сегодня, как жаворонок, и ничем не хотелось портить его радость, а веселье молодости и правда заразительно действовало — может, потому, что я и сама молода. Относительно любого из них — так вовсе дитя. Поэтому вздыхала о несостоявшемся завтраке недолго.