Королевская канарейка (СИ)

Когда я отступила, большой костёр пропал, как и не было. Жених подхватил невесту на руки и по огненной аллее внёс в дом под ликующие крики, оборвавшиеся, когда он переступил порог.

Я думала это всё, но Лисефиэль взял за руку и повёл куда-то в темноте — и я поняла, что гости тоже идут, тихо, как мыши.

Настоящий гудёж начался на огромной поляне, освещённой светлячками. Сначала это были соревнования лучников. Лисефиэль пояснил за сакральность и подражательную магию, а также ассоциации известно чего со стрелой и мишенью. Я покраснела, а свежеиспечённый свёкор начал веселиться так деятельно, что никакой тамада, вытаскивающий на человеческих свадьбах гостей позориться, был не нужен. «Отец молодой, не гляди, что седой, сейчас встанет…» и тому подобное не требовалось.

Отец молодой, сплавив новобрачных, заскакал юным козликом — и в мишень пострелял, и чуть ли не с каждым гостем выпил, попутно перезнакомив родичей невесты со мной. Брауни так и шмыгали, разнося сидр и медовуху — и ажурные леденцы в виде крыльев бабочки… вспомнила, что делают их из травок, способствующих зачатию — ну да, самое место и время, наверное.

Запомнились глазищи матери невесты и холёное породистое лицо её отца, похоже, поражённых моим присутствием — оба беловолосые, прямые, как тополя — и как они дрогнули, когда я заулыбалась именно им и сама поднесла кубки с медовухой, расторопно подсунутые брауни. Вспомнила, что отдавать дочь они не хотели, королю лично свататься пришлось, изъяны в родословной жениха смущали. Неожиданно для себя открыла рот, поздравила лисефиэлевских сватов и поговорила, что счастье в браке важнее знатности; от истинной любви рождаются прекрасные дети. Прикоснулась к эльфийке — и тут же показалось, что та сейчас упадёт от сильных ощущений. Отпустила и на всякий случай перестала сиять в их сторону с такой интенсивностью: высокородные не любят лицо терять. Мою руку тут же сжал Лисефиэль — тайно, горячо, с благодарностью.

После соревнований затеялись пляски. Консорт подвёл меня к жрице, и я снова почувствовала себя бутербродом, сданным на хранение заведомо беззубому дедушке. В танцевальный круг Лисефиэль вышел первым. Глядя, как старательно стирает каблуки красавец-мужчина (ухитряясь не терять при этом вальяжности!), радовалась, что он не помер, несмотря на кучу возможностей. Жалко было бы ужас как. Большое везение. И перестала горевать о пяти мужьях.

Аманиэль ядовито прошипела, что, конечно, любые родители рады сына жене спихнуть, но такого счастья она давно не видела. И мерзко похихикала. С симпатией на неё скосилась (она мне нравилась, эта злая кошка), хотела вежливо поулыбаться — и вдруг расхохоталась, чувствуя, как радость жизни переполняет. Поймала себя на мысли, что все эльфы так смеются, а я в первый раз.

Утанцевалась вусмерть, старалась не хуже консорта. И, когда он предложил отойти в сторонку отдохнуть, обрадовалась.

Тихо было и темно, хоть глаз выколи. Тьма как будто отсекла музыку, только слышно было, как тёплый ветер шуршит ветками, да одуряюще пахло ландышами.

Он вдруг склонился и поцеловал, и поцелуй сделал нас едиными друг с друг другом и со всем вокруг — с ветром, с лесом, с небом. Со вселенной.

Он оторвался, отпустил — и я не решалась ничего сказать. Этот день, в нём сменилось столько настроений, и одно начисто сметало другое.

— Богиня, праздник окончен, — в голосе моего консорта были смех, и любовь, и тепло, — мы можем уйти. Или ты ещё не натанцевалась?

Счастливо ткнулась ему в плечо — мне всего хватало, и жизнь была полна счастьем до краёв. Прижалась, полезла к нему под одежду со всей непосредственностью — хотелось просто потрогать, убедиться, что здоров он, что исчезли ужасные раны. Умом понимала, что больной так отплясывать не стал бы, но хотелось руками почувствовать. Он замер, никак не мешал — и я с восторгом почувствовала гладкую тонкую кожу, нежную почти по-женски. Везде, везде гладкий, только мышцы слегка выступают. Вздохнула от полноты чувств, потащила руку обратно, но он схватил её поверх одежды, прижал к себе, и я почувствовала, что он готов в высшей степени — и что серёжку надел заранее, и она такая же тёплая и шелковистая, как его достоинство. Поразилась сдавленному голосу:

— Я не ждал, не смел надеяться, — он застонал, зашептал лихорадочно: — Душенька, свет мой, — и потянул вниз.

Оторопела, но он, похоже, вовсе потерял голову и всякое соображение. Это трогало и ужасно возбуждало. Подумала, что всё-таки, видно, высокородные питают слабость к занятиям любовью на свежем воздухе, да промелькнули всякие циничные мыслишки про незакрытый гештальт у консорта моего… я расслабилась. Это казалось таким естественным, и ландышевые листья ласково приняли нас в объятия.

Никогда не чувствовала такого единения с миром, не предполагала, что подобное возможно. Акт всегда был в каком-то смысле моментом одиночества вдвоём, а сейчас это было как в первый и последний раз, но безо всякого надрыва и трагедии — и никогда не было таким спонтанным.