Королевская кровь. Книга 4

— Ты доставил мне удовольствие, — мелодично ответил император. — Нечасто встретишь такой честный и упорядоченный принципами рассудок. Зло никогда не сможет соблазнить тебя, ты не скрываешь подлости и четко знаешь, где правда. Я буду рад, если ты научишь этому моего внука. Современная молодежь, — он вдруг вздохнул и стал похож на совершенно обычного дедушку, откуда бы этот дедушка ни был — из Песков, Рудлога или Тидусса, — живет в эпоху искушений, а древность рода и богатство слишком балуют их. Они не понимают, что имя и богатство — это прежде всего ответственность, а народ для того, чтобы защищать его, а не использовать. Три года назад, — продолжил император, — Вей Ши совершил недостойный поступок. У него были лучшие учителя, но они не научили его доброте и ответственности. Поэтому он был отправлен в армию простым солдатом. И службой своей добился возвращения ко дворцу.

Чет снова оглянулся, не зная, как относиться к неожиданной откровенности — молодой воин стоял позади и на скулах его цвели красные пятна, остальные же солдаты слушали спокойно, словно знали эту историю.

— Но гордыни в нем еще очень много, — спокойно закончил Хань Ши. — Поэтому теперь ты его господин. На все время обучения. Слышал, Вей Ши? Воин Четери Нойрентин тебе теперь отец, господин и учитель. И если он будет недоволен тобой — не возвращайся. Ну? Говори!

— Он будет доволен, светлый император, — упрямо ответил молодой солдат. Император усмехнулся и посмотрел на Чета, Чет — на него. И в этот момент мужчины друг друга поняли.

— Только мне пока некуда его привести, — предупредил Четери. — Я приду за ним, когда решу свои проблемы.

— Да, — утомленно согласился старик. — Отдыхай, воин. Завтра с утра, надеюсь, все решится.

Глава 8

С утра в Королевском лазарете Иоаннесбурга опять произошло вопиющее нарушение распорядка — впрочем, персонал уже настолько привык к разным эксцессам, что явление четырех одетых в пестрые лохмотья и вооруженных бубнами йеллоувиньцев, возглавляемых знакомым уже драконом, вызвало негодование только у дежурной сестры, попытавшейся заставить гостей надеть бахилы и халаты.

— Я надену, — мирно сказал Четери, — а им нельзя, это у них такая же рабочая одежда. И в палату к Светлане пока пусть не заходит никто.

Шаманы вообще на женщину внимания не обратили. Впрочем, скорее всего они ее не понимали.

— Василий Георгиевич, — вскричала женщина, обращаясь к кому-то, кто тихо пытался проскочить по коридору, — да что же это такое? В палату к больной!

— Они помогут ей проснуться, женщина, — терпеливо объяснил Чет. Видимо, обитание во дворцах Желтого Ученого и его зарядило терпеливостью.

Лечащий врач Светланы остановился, посмотрел на живописную компанию и потер дужку очков.

— Пусть идут, Лариса, — сказал он, — если ни медицина, ни витализм не могут ей помочь — то почему бы не попробовать?

Медсестра сердито вздохнула и поглядела вслед невозмутимо шествующим в сторону палаты мужчинам. Через некоторое время вернулся красноволосый и потребовал отсоединить пациентку от трубок. Объяснить этому дикарю, что катетеры и капельницы необходимы, не получилось, и снова пришлось звать врача и решать вопрос. Наконец, за победившим драконом хлопнула дверь. Сестра прислушалась — некоторое время раздавались тихие тонкие голоса, затем вибрирующе запели бубны, выбивая ускоряющийся ритм, и ее вдруг повело, затошнило. Женщина схватилась за голову, закрыла уши, чтобы не слышать. Из-под двери потянуло сладковатым дымком, и голоса стали громче.

Четери, чтобы никому не мешать, сел на пол, в угол, и только смотрел и слушал. Ключ в его волосах становился все холоднее и тяжелее, покалывал плечо, и дракон взял его в руку. И перед глазами его вдруг под пение колдунов и ритмичные удары, под их подскоки и раскачивания заплясали всеми цветами стихии, то сжимаясь, то распускаясь причудливыми цветами, заворачиваясь в спирали, уплотняясь над Светланой и окутывая ее пестрым, мельтешащим куполом. Девушка вздрогнула — и он едва сдержался, чтобы не кинуться к ней и не прервать ритуал — и поднялась в воздух. Руки ее свисали вниз, касались койки, и голова запрокинулась, и рот приоткрылся.

Вибрация стала невыносимой, пение — оглушающим, как и буйство стихийной пляски, и зажженные травы пахли так резко, что глаза заболели, заслезились, тело отказывалось слушаться, будто он сам впал в транс — но он все-таки увидел, как сияние над его женщиной закручивается в мощную воронку, как уходит эта воронка высоко — куда выше, чем потолок, и как звенит этот стихийный водоворот, расширяется — и в нем, развернувшемся чуть ли не на всю палату, в рот Светланы втягивается голубоватый дымок.

Шаманы хором выкрикнули что-то на птичьем языке и повалились на пол. И тут же тяжело упала обратно на койку его женщина, а воронка истаяла, и зрение снова вернулось в норму.

В палате, провонявшей дымом и потом, царила тишина. И в ней, в тишине этой, очень отчетливо прозвучал кашель Светы. Чет шагнул к ней, склонился над койкой и сжал крепко, так крепко, что она застонала и засмеялась одновременно.