Королевская лепёшка

Ахмет-н-Ахмет — это то же, что по-русски «Ахмет сын Ахмета». Ведь рыбака тоже звали Ахметом. Мальчик очень гордился, когда отец называл его так.

С тех пор прошло полтора года. Был август — самый жаркий месяц. Близкая Сахара дышала таким зноем, что всё живое пряталось от солнца. Да солнца и не было видно — оно плавало где-то там, в раскалённом небе, среди пара облаков. Земля была накалена, как противень в горящей печи. Губы пересыхали, ноги обжигало даже через пеньковые подошвы парусиновых туфель.

Но Ахмету всё было нипочём! Он бегал босой, полуголый, с непокрытой головой. Или это только так казалось, что ему — нипочём? Ведь и ему было мучительно жарко, и ему хотелось пить, и ему сухой воздух обжигал лёгкие.

Неделю подряд он кружил возле виллы полковника Шевалье. Вилла тщательно охранялась, часовые дежурили днём и ночью. Красивая кованая решётка сада была так высока, что через неё невозможно было перелезть незаметно. Но Ахмет пролезал — не сверху, а снизу, там, где прутья не доходили до асфальта. Ахмет нарочно выбирал полдень, когда улицы становились пустынными и всё в доме замирало. Он ящерицей скользил в глубь парка, прокрадывался к дому, приникал к окнам, закрытым ребристыми жалюзи, всё видел и всё слышал. Он уже знал и распорядок дня полковника, и его слуг, и его охрану. Он знал, что полковник много пьёт и во сне кричит, бредит — наверное, ему чудятся его жертвы. Узнал Ахмет и то, что в жаркие часы сиесты[2] полковник всегда дома, отдыхает в своём кабинете, куда без зова никто не смеет войти.

А на следующий день в такой же знойный полдень, когда в тени деревьев собаки валялись, как дохлые, а люди прятались в домах, к вилле подъехал грузовичок. За рулём сидел отец Ахмета. По бортам кузова была надпись: «Чистка ковров. Быстро, дёшево, без хлопот».

Из кабины выскочил Ахмет и преспокойно, словно приехал к себе домой, нажал на воротах кнопку звонка.

Часовой в стеклянной будке опешил от такой дерзости. И только когда створки ворот бесшумно раздвинулись в стороны, он стряхнул дрёму и заорал на Ахмета:

— Стой! Тебе что надо?!

— Ничего, — ответил Ахмет.

Из кузова вылез Паша́. Погладив спокойно бороду, он сказал на ломаном французском:

— Господин сержант, мы чистильщики ковров, нас вызвал управляющий.

— Нашли время! — буркнул часовой. — Все нормальные люди спят в этот час.

— Но вы же не спите! — деликатно заметил Паша.

Часовой не нашёл, что возразить, и взял телефонную трубку. Ему долго не отвечали, и он махнул рукой.

— Проезжайте, только без шума! И к чёрному ходу.

— Господин сержант, нам несподручно с чёрного хода, — опять возразил Паша́. — Там дверь узковата для ковров господина генерала.

— Разве полковника произвели в генералы? — удивился часовой.

— А разве вы не знали? — спросил Паша́, пряча улыбку. — В газетах было…

Тем временем грузовичок въехал в ворота и остановился у самого подъезда виллы. Все трое — Ахмет, его отец и Паша́ стали подниматься по мраморной лестнице. Они держались так спокойно, будто и в самом деле были чистильщиками ковров.

На верхней ступени, по бокам от двери, стояли два рослых сенегальца. Автоматы в их руках казались детскими игрушками. Они застыли как статуи, и Ахмету даже захотелось потрогать их: живые они или сделаны из чёрного камня? Он протянул было руку, но вдруг заметил, что у сенегальца нижнее веко чуть приподнялось, как у птицы, — он подмигнул.

«Чистильщики» прошли весь дом, отражаясь в зеркалах, шаги их тонули в пушистых коврах, и ни одна дверь не скрипнула за ними.

Так они проникли в кабинет, где было сумрачно от спущенных штор. Ахмет первым разглядел в полутьме полковника. Закрыв глаза, полковник Шевалье дремал на тахте.

Рядом с тахтой на столике с кривыми ножками лежал револьвер без кобуры и стоял высокий стакан с апельсиновым соком. На дне таяла льдинка.

Ахмет облизнул пересохшие губы, но, подскочив к столику, взял не стакан, а револьвер.

— Именем народа, вы арестованы, полковник! — негромко сказал Паша́ и навёл свой пистолет.

Полковник вздрогнул, но глаз не открыл.

— Встаньте, поднимите руки, — приказал тогда рыбак.

При звуке его голоса полковник вздрогнул, приоткрыл глаза. Вдруг они расширились.

— Призрак! Ты — призрак? — прохрипел полковник, закрывая лицо ладонями.

— Я не призрак, и тем хуже для вас, полковник. Многих вы утопили в море и теперь поплатитесь за это.

Лицо полковника покрылось пятнами, он сжал кулаки.

— Да как вы смеете! — закричал он. — Эй, кто там! Зачем впустили этот сброд? — И протянул руку к колокольчику.

Но Ахмет успел перехватить шнур. Отец Ахмета накинул на полковника тонкую капроновую сетку. Полковник запутался в ней, как большая рыба, и рот он разевал по-рыбьи беззвучно. Наконец с трудом проговорил:

— Меня нельзя судить… Я только выполнял свой долг. — И упал на колени.

— Не трудитесь, полковник, — сказал старик Паша́. — Мы не суд, и не в нашей власти помиловать. Судить будет партизанский штаб.

— На помощь! — завизжал полковник.

Пришлось заткнуть ему рот обрывком сети. Потом его аккуратно положили на край ковра, осторожно, но туго, закатали, взвалили скатку на плечи и понесли.