Королевская шутиха

— А ты — вероломная девчонка! — крикнула она. — Ты должна быть мне верным другом и оставаться другом, что бы ни случилось и чего бы ты от меня ни услышала. Я тебя в Тауэр не звала. Ты сама пришла. Значит, ты должна служить мне, а не ей. И я не говорю о ней ничего, кроме правды. Мне в ее возрасте было бы совестно волочиться за молодыми мужчинами. Я бы лучше умерла, чем завлекать того, кто годится мне в сыновья. Уж лучше сгнить здесь, чем дожить до ее возраста и остаться никому не нужной старой девой, ни на что не годной, бесполезной во всех отношениях.

— Напрасно вы называете меня вероломной, — сказала я. — Я ваша компаньонка. Королева не просила меня быть вашей шутихой. Я хочу быть вам другом, но я не могу слышать, как вы изъясняетесь лексиконом рыбной торговки из Биллингсгейта.

Елизавета застонала и повалилась на землю. Ее лицо стало белым, как цветки яблони, волосы разметались по плечам, а руки сомкнулись возле рта.

Я села рядом и взяла ее за руки. Они были совсем холодными. Я боялась, что с Елизаветой случится обморок.

— Ваше высочество, успокойтесь, прошу вас. Вы не в силах помешать браку королевы.

— Даже не пригласить меня…

Она всхлипнула.

— Понимаю, для вас это тяжело. Но ведь королева явила вам свое милосердие. Вспомните, принц Филипп желал, чтобы вас обезглавили.

— И что, я должна ей за это ноги целовать?

— В вашем положении лучше всего успокоиться. И ждать.

Ее лицо вдруг стало ледяным.

— Если она родит сына, мне будет уже нечего ждать. Разве что меня принудят выйти замуж за какого-нибудь никчемного католического принца.

— А в Тауэре вы мне говорили: день, в который вам удалось остаться живой, — это победа, — напомнила я.

Елизавета даже не улыбнулась. Она покачала головой.

— Остаться живой — не главное. И никогда не было главным. Я сохраняла жизнь ради Англии. Оставалась живой английской принцессой. Сохраняла жизнь ради наследования трона.

Я не стала возражать. Сейчас она верила в то, что говорит. Но я-то знала: Елизавета не может жить исключительно ради своей страны. Любое мое неосторожное слово могло вызвать новый всплеск ее гнева.

— В таком случае оставайтесь живой ради Англии, — сказала я, пытаясь ее успокоить. — Ждите вашего часа.

На следующий день принцесса позволила мне уехать. Она ничуть не успокоилась и по-прежнему вела себя, как ребенок, которого не взяли на праздник. Я не понимала, что огорчало ее сильнее: участь единственной протестантской принцессы в католической Англии или то, что ее обошли приглашением на событие, которое по своему размаху могло сравниться с «Полем золотой парчи».[7] Принцесса простилась со мной молча, едва кивнув головой. Судя по ее насупленному лицу, ее действительно удручало, что празднество состоится без нее.

Если бы люди сэра Генри не знали дороги в Винчестер, мы бы легко нашли ее по толпам пеших и конных, стекавшихся туда. Казалось, все англичане от мала до велика стремились увидеть, как их королева наконец-то выходит замуж. Разумеется, такое зрелище обещало быть не только пиршеством для глаз, но и сулило доходы от торговли. Поэтому крестьяне везли на этот громадный открытый рынок все, что можно было продать. Туда же стекались торговцы лечебными снадобьями и всевозможными диковинами. Заработать надеялись не только они, но и великое множество разных фигляров, канатных плясунов, фокусников и, конечно же, шлюх. Топот ног, лошадиное ржанье, свист хлыстов, смех, крики, ругань — все это мы услышали задолго до того, как очутились в людской гуще.

Но раньше простолюдинов к Винчестеру спешили придворные и знать. Все были пышно разодеты. Повсюду мелькали разноцветные ливреи слуг и мундиры солдат. Вдоль дороги и по окрестным полям взад-вперед носились гонцы с посланиями. Кто-то опоздал и теперь усиленно проталкивался сквозь людские толпы, требуя освободить дорогу.

Люди сэра Генри торопились представить государственному совету отчеты хозяина о Елизавете. Я рассталась с ними у входа во дворец Вулвси. Так назывался вместительный дом епископа, где остановилась королева. Я отправилась прямо в ее покои. Оказалось, что в помещениях дворца ничуть не менее людно, чем на дороге. Здесь точно так же толкались, пихались и переругивались друг с другом многочисленные просители. Каждый надеялся, что королева непременно удовлетворит его прошение. Я ныряла под локтями, протискивалась между плечами и даже между ногами толстых, вспотевших сквайров. Наконец я достигла входа в покои королевы. Там стояли стражники со скрещенными алебардами.

— Я — Ханна, шутиха королевы, — представилась я им.