Королевские бастарды

Под покрывалом во всех углах вольера слышалось возмущенное «ки-ки» и «ри-ри». И если бы добрейший Жафрэ был в этот момент в комнате, его любящее сердце облилось бы кровью.

Вскоре обнаружилась и причина всех этих странностей.

Покрывало зашевелилось, заскрипела сетка, послышалось громкое сопение, потом ткань приподнялась, и появилась разгадка в виде Адели Жафрэ – совиные глаза прищурены, с ястребиного носа вот-вот свалятся очки. Почтенная дама выбиралась из вольера через дверцу, в которую когда-то входил покойный страусенок.

Госпожа Жафрэ была красна, как помидор, – а ведь она никогда не отличалась хорошим цветом лица; ее глубоко посаженные совиные глаза едва не вылезали из орбит.

– Черт подери! – ругалась она. – Ну и запах у этих птичек! Да кто же это вынесет?! У-у, Жафрэ, идиот! Слушать, конечно, хорошо, но дышать невозможно!

Госпожа Жафрэ вытащила из кармана оплетенную бутылочку весьма невинного вида и крепко присосалась к горлышку; по гостиной поплыл аромат доброй водки.

– Нет, этим голубкам не суждено прожить долго! – проворчала почтенная дама. – Всего мне услышать не удалось, но кое-что до моих ушей все-таки долетело. Да-а, сведения недурные! Надо будет приглядеть за милыми птенчиками, когда они встретятся на улице Миним. Вот чего совсем невозможно было разобрать, так это разговора о докторе Ленуаре. Шипели, шипели – ни слова не понять! Ну ладно! И так ясно: он начинает нас беспокоить, и надо его утихомирить.

Возгласы гостей, собравшихся вокруг корзины с подарками, донеслись до госпожи Жафрэ.

«А малышка крепко держится за своего однорукого, – думала она. – Прехорошенькая, однако, плутовочка! И с перчиком! Эх, будь я лет на пятнадцать помоложе, а может, и на двадцать пять!.. Да что там! Несмотря на мои годы, мы бы спели „ри-ки-ки“ как положено, но тут приходится столько шевелить мозгами… А молодой господин холоден, как шампанское в ведерке со льдом. Сидит, словно спеленутый, и живого в нем только и есть, что его поддельная рука. Красивый, однако, мальчик! Забавно смотреть, как Анжела выставляет его вперед, прикрывая своего Альберта. Но с ней у нас особые счеты, и я хочу поглядеть, как она будет рыдать! Как будет плакать кровавыми слезами, да, да, обязательно кровавыми…»

Госпожа Жафрэ сластолюбиво облизала губы языком и прибавила:

– Странная штука – темперамент! Похоже, ты все еще неравнодушен к этой дамочке, маркиз!

Облачко грусти набежало на морщинистое лицо старухи. Она шагнула к одному из больших зеркал и принялась рассматривать себя с головы до ног с выражением и комичным, и в то же время жутким.

– Тебя обошли, маркиз, обошли! Маркиз Анж де Тюпинье де Боже, любивший сто тысяч плутовочек, но возжелавший еще и красотку-племянницу, свою крестницу, Венеру, родившуюся из пены, черт подери! А Анжела, которую ты сделал герцогиней, над тобой посмеялась. Ради нее ты и совершил первое убийство в своей жизни, маркиз! Нет, она тебе этого не поручала, но дьявол уже завладел твоей душой, уже вошел тебе в плоть и кровь. А ведь куда лучше было бы убрать другого… проклятого доктора Ленуара! Все нити клубка, который тебе нужно распутать, тянутся к нему, маркиз! Но терпение, доберемся мы и до доктора! Анжела тебя терпеть не могла, маркиз. Ты был слишком стар, и на голове у тебя – ни единого волоса. Они таких не любят, черт их подери! Дались им эти волосатые!

Госпожа Жафрэ послала своему отражению воздушный поцелуй.

– Шутник! – сказала она разнеженно. – Вьешься, как муха возле меда, да и жалишь потихоньку. Без кинжала ты был бы прямо херувим, вроде благородного Энея или доктора Ленуара, но увы! – дамы не любят херувимов! Женщинам подавай темперамент! А уж темперамента у тебя хоть отбавляй! И кроме любви к прекрасному полу – ни одного порока. Ни малейшего пристрастия ни к выпивке, ни к картам. Так, пропустишь изредка глоток спиртного, чтобы подстегнуть воображение, или выкуришь трубочку… Ты проживешь и на тысячу двести франков жалованья, маркиз, моя кошечка!

Мигающий взгляд за стеклами очков светился безграничной и всепоглощающей любовью к себе. С нескрываемым удовольствием, если не сказать – со сладострастным наслаждением, милая старушка продолжала восхвалять собственную персону: