Королевские клетки

В основании ванны лопнуло — а потом и прогорело — четыре камня, борт и часть дна провалились, через дыры хлынуло олово, а автомат, придуманный Лилей, вылил всю остальную стекольную массу ориентируясь на падение уровня. Жара и искры подпалили сначала угольную пыль. Кислород, продолжавший поступать к огню, моментально раздул все это до состояния взрыва. Ну, а дальше уже все горело само. Кирпичи просто не выдержали нагрузки под нагревом. Просто плохой кирпич. Просто никакого способа его проверить. Просто неудачная кладка.

Все очень просто.

Кто тут сержант над офицерами, я вас внимательно спрашиваю?!

С точки зрения Рика, жизнь в летнем полковом лагере в основном состояла из беготни и криков. Крики были разные: кого-то звали, с кем-то ржали, на кого-то просто орали. И все, за исключением капитанов рот и Джеррисона, бегали.

Джеррисон, попав к себе домой — Рик сразу отметил, насколько спокойнее и увереннее он себя тут чувствовал — хоть и не бегал, но постоянно куда-то "очень быстро шел" и "весьма громко разговаривал".

Он подскакивал по общей побудке, распихивал Рика, отправлял оруженосцев за кашей — те уже и ныть перестали — и начинал влезать в каждую мелочь. Иногда казалось, что вся его деятельность и состоит в выяснении, куда третья рота подевала лопаты и почему на вторых воротах пика у часового была короче, чем ему виделось правильным. Тем не менее, все участники процесса, включая Джеррисона, похоже считали совершенно нормальным и правильным полчаса на совещании командиров рот обсуждать "самострелы с ложей сосновой, количеством два, почти новые" внезапно пропавшие у второй роты и обнаружившиеся у четвертой. Причем факт самостоятельной миграции самострелов никого не интересовал, интересовало где они останутся.

Рик не то, чтобы маялся от безделья, но дело себе нашел сам. Он обошел лагерь и заглянул в каждое интересное место. Поучаствовал в великом споре "О копчении сала", поддержав сторонников точки зрения "сожрать свежим". Узнал где и как устроилась Марика. Был — раз уж не соблюдал вида владетельного сеньора — выгнан старшей ткачихой, убедившись, что на всех войнах обогащаются не солдаты и государства, а кузнецы и портные.

Посмотрел как в учебной роте гоняли новобранцев, включая и сыновей барона Савернея — а то что-ж? Те, конечно, пытались рассказать сержанту что уж они-то! Сержант, пожав плечами, поставил против них десяток новобранцев же с тремя деревянными алебардами, коротко объяснив им что-то.

Новобранцы, "потеряв" одну алебарду, сломав древко у второй просто завалили обоих парней на землю, прижав щитами.

Переждав гы-гыкание новобранцев и злобное шипение юных дворян, сержант выставил теперь уже по паре солдат на каждого дворянина, и те отыгрались — вплоть до подрезаных штанов.

После чего, сержант с обычным ором построил всех в одну шеренгу, скомандовал всем поднять щиты, и произнес краткую (минут на десять, чтобы руки заболели) речь о единстве, начинавшуюся словами:

— Каждый… ак. ит, что круче него токо башня, но, ть, даже таким тупым видно, что всегда один от команды получает… лей! КОМУ ТАМ НЕ… ПОНЯТНО?! Поэтому…кие…ки, никто поодиночке из вас… й не нужен!

Речь он толкал размахивая свернутым в кольцо кнутом. Вместо окончания он внезапно хлестнул кнутом по строю, но старший Саверней успел подставить щит и строй удар кнутом не получил.

— Вот так вот. Кто еще не понял?! А теперь на первый-второй РАСЧИ-ТАЙСЬ!!

Поделив таким способом всех на две части, он начал снова гонять их со щитами, пиками и алебардами, заставляя сталкиваться снова и снова.

Рик посмотрел еще и пошел дальше. В целом, к него сложилось впечатление, что сыновья барона и правда были неплохо подготовлены. Только к какой-то другой войне.

Потом он не отказал себе в удовольствии (как и еще десяток "случайно" гулявших вокруг коралля солдат и конюхов) понаблюдать за тем, как Джеррисон извиняется перед конем. Коня Джерриссона звали СтоБед и его внешний вид полностью соответствовал имени. Здоровенный — почти метр восемьдесят в холке, черный с мохнатыми белыми передними бабками жеребец выглядел заросшим, мрачным и очень злобным. На Джеррисона он был ОБИЖЕН. Тот! Уехал! Почти на год! Не взял! Бросил! Скука! Вообще мерзавец. Укушу!

— Почему мало работали?! — спросил Джеррисон, сразу по приезде рванув к конюшне и глянув на коня в леваде.

— Сколько могли, Ваше Сиятельство. — сказал старший конюх. — А нам что-то жизнь дорога, да и кто ж с ним без вас на учебе пехоту работать будет? И так-то троих поломал. я ж не вы.

— Ну и поломал, бы, подумай дело большое…

На следующий день Джеррисон раздобыл морковки и пошел мириться. Мириться было непросто. Джеррисон уговаривал, улещивал, извинялся, предлагал морковку, покататься, всячески превозносил красоту и силу вообще, гриву в частности, просил прощения, клялся в вечной любви и боевом братстве.